Я слышу голос мужчины, который ее называет по имени, и который пытается пробиться сюда, стать третьим на нашей сегодняшней встрече. Вижу, как она прячет взгляд, сомневается, а потом поднимается и уходит, послушная кукловоду, к которому я не могу дотянуться.

Она уходит все дальше, я уже больше не слышу звука ее шагов, но по вискам словно бьют молоточки. Не знаю, что ее тянет к тому, кто ей позвонил, но это причиняет ей боль – у нее совсем другая походка, она будто не помнит, не умеет ходить на каблуках, которые сама же и выбрала. Часто останавливается, силясь то ли прекратить этот разговор, то ли обернуться. Иногда ускоряется, нервничая или желая куда-то бежать.

Я слежу за ней сквозь дым сигареты, а потом поднимаюсь, устав ждать впустую, устав тупо сидеть.

Есть шанс, что она вернется не для «прости и прощай» – не все считают уместным хоть что-нибудь говорить, уходя навсегда. Но, возможно, она придет за цветами.

И если да, я не хочу, чтобы она была в таком заторможенном состоянии, не хочу, чтобы думала о другом. Не хочу, чтобы думала, что вообще я ей позволю уйти, не сделав ни единой попытки.

Я подкупаю двух следопытов, которые присмотрят за цветами и Дашей вместо меня. Отлучаюсь всего на пару минут, думая, что успею до ее возвращения, но, приближаясь к скамейке, понимаю, что опоздал.

Ромашка уже вернулась, и в каком-то разобранном состоянии. Она не просто сидит на лавке, наверняка думая, что меня уже нет. Она так отчаянно прижимает к себе цветы, словно они без шипов, и это подушка.

Мне остается сделать всего пару шагов, когда двое мальчишек, выбросив остатки крошек для голубей, со всех ног несутся ко мне.

– Мы все сделали, как вы сказали! – отчитывается один, едва не захлебываясь словами, так спешит получить на руки деньги. – Но она никуда из сквера не уходила, так что за номером маршрутки следить не пришлось!

– А это считается? Нам даже не пришлось отгонять никого от цветов и не пришлось ее уговаривать подождать, – немного понуро отчитывается второй сорванец и с надеждой интересуется: – Это ничего, что она осталась сама?

– Ничего, – успокаиваю ребят, отдаю им оклад за бдительность, как договаривались, и пока они уносятся со счастливыми визгами, приближаюсь к скамье, на которой оставил свой личный цветок.

Даша не оборачивается. Как будто не слышит, не хочет слышать и видеть того, что ее окружает.

Мне хочется прикоснуться к ее спине, чтобы убрать это напряжение, чтобы она снова расслабилась, но я опасаюсь ее испугать. Поэтому отхожу в сторону и приближаюсь по дорожке, чтобы она заметила меня первой.

Не смотрит.

Взгляд – на цветы.

– Не успела соскучиться? – я намеренно не упоминаю про телефонный звонок, потому что вижу, что он принес одну херь.

Она заметно вздрагивает, хотя я специально говорю негромко и с улыбкой. Поднимает взгляд на меня, и мне хочется не просто достать кукловода, а медленно его задушить. Только последний ублюдок мог из теплой, солнечной осени сделать холодную, колючую зиму.

Она не отвечает, пожимает плечами. Но взгляд вполне неплохо говорит за нее. Возможно, даже более искренне, чем это сделали бы слова.

В ее глазах нет радости от моего возвращения. Лишь толика облегчения, капля растерянности, нота неловкости и целый грамм интереса. Но даже если отталкиваться от того, что имеем, высока доля вероятности, что это свидание не станет последним только из-за того, что этого хочу я.

Молча сажусь рядом с ней, ближе, чем раньше, вплотную, потому что цветы она держит в руках. И Даша не отодвигается, не дергается, не пытается отдалиться – с интересом следит за тем, как я разламываю купленный батон на две части, а потом одну часть передаю ей.

– Угощаешь? – улыбается, наблюдая за тем, как ко мне уже начинают слетаться первые голуби.

– Предполагалось, что мы угостим птиц, – мельчу батон, чтобы пернатым было удобней. – Тебе я бы все-таки предложил съездить в какой-нибудь ресторан.

Я вижу, как ее плечи вздрагивают, но не сразу понимаю, что она пытается не рассмеяться. Может быть, чтобы подавить этот смех, она отламывает кусок от батона, но бросает его не птицам, а себе в рот.

– Так, – говорю я, принимаясь крошить свою часть батона активней. – С рестораном надо поторопиться.

И мне приходится стучать по спине Даши, потому что она неожиданно давится. То ли смехом, то ли батоном, хрен разберешь, когда ее не просто трусит, а сотрясает в моих руках, как маленький вулкан, который решил вдруг проснуться.

– П-прости… – выдавливает она, успокоившись, делает несколько глубоких вдохов, а потом сознается. – Прости, я просто поняла, что это была твоя машина. Не хочу тебя как-то обидеть, но тебе бы еще благополучно домой вернуться на ней.

Не понимаю, к чему она. За чем, за чем, а за своей машиной я слежу так же четко, как за котом.

– Мне кажется, – говорит она доверительно, – у заднего колеса небольшая проблема. Может, тебе еще самому на маршрутке возвращаться придется. Отсюда к тебе что-нибудь ходит?

Пока я пытаюсь представить идиота, решившего поиграть с тем, за что вряд ли расплатится, Даша отламывает еще один кусок от батона и снова его активно жует.

– Эй-эй! – возмущаюсь я деланно. – Посмотри, в каком шоке голуби! А к ним же еще и воробьи прилетели. Те самые, которых мальчишки от себя отгоняли!

И кто бы знал, чего мне стоит изображать эту строгость, когда я вижу, что Даша опять расслабляется, кладет цветы с другой стороны от себя, не пытаясь впихнуть между нами преграду, разворачивается ко мне и улыбается так, словно смотрит на что-то прекрасное.

По-моему, зима медленно отступает, понимая, что немного поторопилась.

Всегда не любил резкую смену времени года, но, пожалуй, впервые ощущаю это так остро.

Вот стужа делает шаг назад, позволяя уловить теплый ветер и вкусить дух весны, а вот снова заявляет свои права и врывается так резко, что трудно сдержать разочарование и протест.

Покормив голубей, Даша спохватывается, выдает что-то про то, что ей пора, и отвергает любые попытки продлить свидание в ресторане или ее подвезти. Такси горячо отметает, хотя, думаю, догадывается, что я бы не разрешил ей платить. Единственное, что она позволяет – это проводить ее до трамвая. Да и то настолько спешит в него сесть, что я сомневаюсь: видела ли она номер маршрута.

Мы не обмениваемся обещанием созвониться или встретиться завтра. Даша отдаляется так стремительно, словно как раз и боится хоть что-то такое услышать.

И это какие-то долбанные ощущения – стоять по ту сторону грязного стекла городского транспорта, видеть, как девушке, которая едва держит огромный букет, не только не уступают место, а будто пытаются задеть посильнее. Или ее, или цветы – что получится.