Обернувшись в сторону центральных ворот, я увидел ни о чем не подозревающую Одинцову, которая приближалась к школе. Музыка была до боли знакомая, но я никак не мог вспомнить песню. Однако едва Павлик раскрыл рот, и микрофон на весь школьный двор разнес его голос, я мгновенно узнал ее.

Каждый сантиметр, каждый край души и тела…

Все, что пожелаешь выбирай! Все, что ты хотела.

Поцелуи под луной или в платье белом…

Почему же не со мной?

Ты так красива! Невыносимо

Рядом с тобою быть нелюбимым.

Остановись же! Это насилие!

Прямо скажи мне, и тему закрыли.

У Корчагина появились зрители. Никто не хотел идти в школу, когда на крыльце разворачивался целый концерт. Школьники толпились во дворе, переговариваясь и посмеиваясь.

Алиса достала телефон и начала снимать выступление Павлика. Затем она перевела камеру на Одинцову, которая с растерянным видом шла по школьному двору, то ли не понимая происходящего, то ли не веря в его реальность.

Павлик очень старался, и, надо признать, его голос звучал довольно уверенно. Конечно, до оригинала он не дотягивал, но слушать было приятно. Думаю, девчонки от такого должны прыгать от радости.

В конце концов Наташа все-таки поняла, что это трогательное выступление посвящено ей, и от удивления прикрыла рот рукой. Она стояла и смотрела на Павлика, порой смущенно озираясь по сторонам.

Толпа в школьном дворе все разрасталась, но Корчагин прекрасно видел Одинцову и смотрел только на нее. К счастью, почти никто над ним не смеялся. Разве что некоторые пацаны ухмылялись, стоя в сторонке. Наверное, такие же черствые сухари, как и я, которые ни черта не понимают в романтике.

Когда песня закончилась, раздались аплодисменты. Павлик сорвал нешуточные овации и имел полное право гордиться собой. Все-таки нужно быть очень смелым и безбашенным, чтобы вот так взять и спеть песню у всех на глазах.

Корчагин перевел дыхание и сказал в микрофон:

— Поздравляю с Днем рождения, Наташа! Будь самой счастливой!

Она усиленно закивала головой, произнося "спасибо".

До начала уроков оставалось меньше десяти минут. Я поднялся к Павлику, чтобы помочь ему отнести аппаратуру обратно в актовый зал.

— Ты звезда, — улыбнулся я и дружески похлопал его по плечу.

Когда я заносил колонку в школу, то боковым зрением заметил, что к Корчагину подошла Наташа и заключила его в объятия. Не знаю, каковы были его реальные шансы заполучить Одинцову, но факт того, что он произвел на девушку впечатление, оспорить было сложно.

Весь день Наташка кидала томные взгляды на нашу парту, и впервые она смотрела не на меня. Мой сосед перестал быть для нее невидимкой. Павлик, несомненно, тоже почувствовал изменение в ее отношении и ужасно от этого нервничал.

На большой перемене эта сладкая парочка все играла в гляделки, и я обратился к Корчагину:

— Теперь ты можешь подойти к ней и поговорить о том, о сем.

— Думаю, на сегодня стрессов мне достаточно, — рвано выдохнул он.

— Брось, ты только что во всеуслышанье заявил о своих чувствах. Ее надо добивать здесь и сейчас! Куй, пока горячо!

— Вот тебе легко говорить "куй", а я, между прочим, к выступлению несколько недель готовился, до сих пор поджилки трясутся. Когда она обняла меня там, на крыльце, я молился о том, чтобы не потерять сознание!

— По-хорошему тебе надо было поцеловать ее в тот момент. После такой романтики у нее не было морального права тебе отказать, — рассуждал я.

— Поцеловать? — Павлик испуганно заморгал.

— Ну да! Погоди… Или ты? Чувак, умоляю, скажи, что ты делал это раньше! — я подозрительно покосился на него.

— Ну, я, в общем-то… — мямлил Павлик.

Вот черт! Этого парня надо занести в красную книгу! Ему семнадцать, а он даже не целовался ни разу!

— Паша, это кабздец, — я положил свою ладонь на его острое плечо. — Ты просто обязан перейти Рубикон в самое ближайшее время, понял?

— Ага, — он послушно закивал. — Слушай, Яр, а мне надо с ней прям это, ну, по-настоящему? С языком?

— С этим ты уж как-нибудь сам разберись, — хохотнул я.

Павлик замолчал и принялся рыться в телефоне. Бьюсь об заклад, гуглил "как правильно целовать девушку взасос". Вот умора!

Алиса

В конце дня я сидела в столовой, с удовольствием пожирая кекс с посыпкой из сахарной пудры. Наша любовь со столовским лакомством случилась в третьем классе. Тогда я первый раз пошла в буфет и купила себе этого аппетитного малыша. Откусила и втрескалась по самое не могу.

За свою жизнь я ела много десертов: изысканные штрудели, утонченные тирамису и нежнейшие пуддинги. Но даже они не смоги затмить впечатление, оставленное волшебным кексом из школьного буфета. Доедая его, я каждый раз чувствовала легкую грусть. Так не хотелось, чтобы удовольствие заканчивалось.

Калашников застал меня как раз в момент прощания с последним кусочком божественного лакомства.

— Малыгина, как у тебя с историей? — поинтересовался он, падая на стул рядом со мной.

— Нормально вроде, — пожала плечами я, невольно напрягаясь и выпрямляя спину.

— Я вот никак не разберусь, октябрьская революция — это все-таки плохо или хорошо? — спросил Яр, как-то слишком внимательно разглядывая мое лицо.

— Ну, строго говоря, в октябре семнадцатого революции не было. Она произошла в феврале этого же года, когда царь отрекся от престола, и власть перешла к временному правительству. А большевики воспользовались моментом и взяли ее себе, когда она, можно сказать, валялась под ногами, — пустилась я в рассуждения.

— У тебя… Вот тут сахарная пудра, — Калашников неожиданно провел большим пальцем по моим губам, а затем медленно облизнул его, при этом смотря прямо мне в глаза.

Он сделал это легко и непринужденно. Но боже! В тот миг все мои умные мысли куда-то улетучились, и я могла думать только о том, что этот жест был одним из самых эротических событий за всю мою жизнь! Серьезно! Как можно просто слизывать сахарную пудру с пальца и при этом быть таким сексуальным?!

Зачем-то вслед за ним я провела ладонью по своим губам и почувствовала, что щеки неумолимо наливаются краской.

"Ну?! Продолжай! Что ты там говорила? Большевики, революция, дальше? Не молчи же, Малыгина! Скажи хоть что-нибудь!" — наседал на меня мой внутренний голос. Но в голове было пусто. Прямо как на картинках, где по голой земле неспешно катится перекати-поле.

Я, как дура, пялилась на Ярослава, не в силах вырваться из омута его изумрудных глаз. Он тоже, не отрываясь, смотрел на меня. Я не знаю, сколько мы вот так просидели: минуту или десять. Но из странного молчания, в котором, возможно, было больше смысла, чем в словах, нас вырвал Паша Корчагин.