Он снова принялся рыться в своей коробке.

– А это, – сказал он и сунул Марку в руку обгрызенное печенье, – мое крещение на линии. Чтоб ты знал, матросик, линия – это экватор. При первом твоем переходе из Северного полушария в Южное тебе дают сухую галету и большой стакан морской воды. Я половину съел и выпил, а потом меня вырвало прямо на сапоги. А это, – продолжал он, протягивая маленький стальной цилиндрик, напоминавший ружейную пулю, – чуть не попало мне в брюхо, когда я ходил на «Большой Эрмине». Было это между Мадагаскаром и Анголой. Мы взяли на борт мальгашей для экспедиции на острова Кергелен, а машинистами у нас были поляки. Однажды они сцепились, и дошло до стрельбы. Мы попытались их разнять, и я чуть не поймал пулю. Эта просвистела над самым ухом. Знаешь, в тот день я еще как Богу молился!

Папу продолжил раскопки.

– Взгляни – песок с острова Маврикий. Вот это рай. Настоящий. Когда умру, то хочу не на небеса. Хочу на остров Маврикий. А это…

Папу извлек из коробки странный предмет. Маленький кусочек дерева размером с карандаш, к которому были привязаны крошечные рыболовные крючки.

– Это я сам сделал. Это моя удочка для чаек. Знаешь, как это работает?

Марк отрицательно замотал головой.

– Ею пользуются, когда судно дрейфует. Обмакивают в синие чернила и на привязи бросают в воду; когда чайка ее хватает и взлетает, как бумажный змей, ты сматываешь удочку…

Папу показал, как это делается.

– И очень осторожно, чтобы она не сорвалась, медленно опускаешь ее на палубу. А там – чпок! – рубишь ей голову. Ощипываешь, потрошишь и подвешиваешь за лапки. Потом ждешь как минимум неделю, чтобы она набрала вкус, и наслаждаешься потрясающим рагу из чайки.

Марк поморщился.

– Объедение! Если будешь два месяца подряд три раза в день жрать рыбу, то поймешь, что я имею в виду.

Следующей он достал из коробки черно-белую открытку с изображением зловещего вида отвесной скалы, о которую бьются огромные волны. Папу смотрел на нее остановившимся взглядом, будто у него перед глазами проходит целая вереница сюжетов. Он протянул открытку Марку. На обороте было написано: «Остров Амстердам. Мартен-де-Вивье».

– Амстердам, Марк. Пять тысяч километров от Африки. И пять тысяч – от Австралии. Если на этой планете есть жопа мира, то я точно знаю: это там. Но никогда я не видел, чтобы суда уходили такими нагруженными, как на Амстердаме. Хоть на крючок лови, хоть на гвозди, хоть брезентом загребай – рыба сама к тебе идет. Рыба-собачка, например, похожая на треску, весит десять – двадцать килограммов каждая. И ее там видимо-невидимо. Единственное, что может помешать лову, – море. Господи ты боже мой… Ну и море у Амстердама… Если ты думаешь, что видел разъяренное море, ты ошибаешься. Здешнее по сравнению с южными морями – смирное как ягненок. Помню, в одном из походов за какой-нибудь час поднялся шторм, какого я раньше не видел. Марк, ветер такой, что… На палубе всех повалило с ног. Могло унести за борт, как соломинку. Двенадцать баллов по Бофорту. Ураганной силы. Вокруг судна поднимались черные громадины, похожие на крепостные стены, угрожавшие в любую секунду обрушиться на нас и потопить. И нужно было продолжать добывать рыбу. Я находился сзади, у трала. Когда судно ныряло вниз, было ощущение, будто прыгаешь в пустоту с крыши высотного дома, а когда оно взбиралось на волну, нос задирался прямо к небу, так что казалось, что посудина сейчас перевернется и потопит всех до одного. Мы шли внизу, под волной, вцепившись в тросы. Когда она отступала, то по планширям и обшивке водопадом лилась вода, и мы отряхивались, как мокрые собаки. Мы оставались живы, и это казалось чудом. И такое после каждой волны…

Папу похлопал себя по ногам, словно хотел убедиться, что все у него на месте.

– Но это давняя история. Потом я вернулся во Францию. Поселился здесь. Со своим братом Жаном. Мы стали ловить рыбу. Потом однажды все разом переменилось. В одну проклятую ночь. Когда брат утонул. С тех пор я ни разу не поднимался на борт…

Папу, не в силах продолжать рассказ, замолк на середине фразы. Его взгляд потемнел, но вскоре Папу оживился:

– Слушай, Марк, я ведь совсем ничего о тебе не знаю, только то, что пару месяцев назад ты приехал из Греции и ты не моряк.

– Я не грек, я украинец, – отрезал Марк.

Папу удивленно поднял бровь.

– Но об этом никто не должен знать. Сам я из Ильичевска – это рыбацкий поселок в двадцати километрах от Одессы. Я прибыл во Францию в фуре. Мать и сестра остались на Украине. И фамилия у меня не Воронис, а Воронин.

– А твой отец?

– Он умер пятнадцать лет назад.

Марк откинулся на шезлонге и поднес к губам вторую чашку горячего кофе. Сколько же раз он сам себе рассказывал эту историю…

Воспоминания, почти всегда, причиняли ему душевную боль. Его отец, Андрей Воронин, это немилосердное животное, страшно пил. Когда тот буянил, они с сестрой забирались под стол. В день зарплаты он не проходил мимо распивочной, и от него за километр разило водкой. Он шел, пошатываясь, как медведь, и наводил на детей страх. Объяснял свою тягу к спиртному тем, что водка помогает ему увидеть правду – то, что он сам в дерьме, его семья в дерьме и что все они так и останутся в этом дерьме. Он обозлился на весь мир, и вымещал свой гнев на матери; та кричала, а Марк прятался под столом или в шкафу, и маленькая Зоя, прижавшись к нему, беззвучно плакала, до крови искусывая губы. На следующий день их жизнь возвращалась в свое привычное русло, и целый месяц никто об этом кошмаре даже не заикался. Андрея выводило из себя, что сын слишком похож на него. Всем сердцем испытывая отвращение к себе, он переносил часть этой ненависти на Марка. По его мнению, тот все делал не так, и Андрей считал его недотепой. Называл сына дураком, который только и годится что для грязной работы в порту, как отец. Похоже, он мечтал видеть сына преуспевающим человеком, но просто не умел выразить это словами.

Больше всех на свете Марк любил деда. По воскресеньям они снаряжали лодку и отправлялись ловить рыбу близ берегов Одессы. С ними ходил в море и дядя Саша, мамин брат, живший в Березанке, – толстяк и весельчак. Они часто ездили к нему летом. Житье на хуторе у дяди Саши осталось самым лучшим детским воспоминанием Марка.

Марк рассказал Папу, как после смерти отца уехал и поступил в университет, как влюбился в свою преподавательницу французского. День и ночь занимался, чтобы произвести на нее впечатление. Потом бросил учебу: нужно было помогать матери, и он нанялся в порт рабочим. Единственное, чего ему по-настоящему хотелось, так это уехать. После того как коммунисты потеряли власть, многие украинцы захотели покинуть страну. Он трижды пытался сбежать, за что четыре месяца просидел в тюрьме. На четвертый раз с трудом сумел выбраться – и очутился на этом островке у берегов Бретани.

Марк поднял на Папу негодующий взгляд:

– Я так мечтал об этой стране, но она не желает меня принимать. Тебе вот ничего не нужно просить, не нужно доказывать, что ты чего-то стоишь, – ты просто родился здесь, и все. Тебе повезло.