— Я одна, — пробормотала Рози… и обняла себя, не в силахсдержать чувства.

Она приблизилась к противоположной стене и посмотрела накартину. Хитон светловолосой женщины, казалось, сиял в свете весеннего вечера.И она — женщина, подумала Рози. Не леди, и уж, конечно, не девочка. Она стоиттам, на холме, и бесстрашно глядит на разрушенный храм и поверженных богов…«Богов? Но он же один… разве не так?» Нет, увидела она, на самом деле их два —один, бесстрастно взирающий на грозовые тучи со своего места неподалеку отупавшей колонны, и еще один, чуть поодаль справа. Этот лежал на боку, почтиполностью скрытый густой травой. Просматривались только белый изгиб каменнойброви, глаз и мочка одного уха; все остальное пряталось в траве. Она незамечала его раньше, ну и что? Вероятно, в картине осталось много деталей,которые ей еще предстоит увидеть, множество незаметных подробностей — как накартинке из серии «Найдите Вальдо» с изобилием мелких штрихов, открывающихсялишь при внимательном рассмотрении, и…

И все это чушь собачья. В действительности картина оченьпроста.

— Ну, — прошептала Рози, — она была простой. Она задумаласьнад историей, которую рассказала Синтия, — о картине, висевшей в пасторате, гдеона выросла… «Де Сото смотрит на запад». О том, как сидела перед ней часами иглядела на нее, как на экран телевизора, наблюдая за течением реки.

— Она притворялась, что видит, будто река движется, —сказала Рози и открыла окно в надежде поймать ветерок и впустить его в комнату.Вместо ветерка комнату заполнили голоса резвящейся в парке детворы и крикиребят постарше, играющих на площадке в бейсбол. — Притворялась, вот и все. Детилюбят прикидываться. Я тоже так делала, когда была маленькой.

Подставила под створку окна палочку — иначе рама,подержавшись некоторое время, закрывалась с громким стуком — и сноваповернулась к картине. В голову ей пришла неожиданная пугающая мысль, настолькомощная, что Рози почти не сомневалась в своей правоте. Складки и изгибымаренового хитона приобрели иную форму. Их расположение изменилось. Аизменилось оно потому, что женщина, одетая в тогу, или хитон, или как тамназывается ее платье, изменила позу.

— По-моему, ты сходишь с ума, — прошептала Рози. В грудираздавались гулкие удары сердца. — Ты окончательно свихнулась. Ты же самапонимаешь, это невозможно…

Понимала. И все же склонилась к картине поближе, вглядываясьв переплетения линий и смешения красок. Она замерла в таком положении, едва неуткнувшись носом в нарисованную на вершине холма женщину, секунд на тридцатьзадержав дыхание, чтобы пар от него не оседал на прикрывающем картину стекле.

Наконец она отодвинулась от полотна и с шумом выдохнула.Складки и линии на хитоне совершенно не изменились. За это она ручается. (Ну,почти ручается). Наверное, разыгравшееся воображение решило подшутить надхозяйкой после долгого дня — дня, который принес ей огромное удовлетворение ирадость и вместе с тем оказался чрезвычайно тяжелым.

— Да, но я выдержала, — сообщила она женщине в хитоне.Откровенные разговоры вслух с изображенной на холсте женщиной уже не казалисьей странными. Может, слегка эксцентричными, верно, ну и что из этого? Кому отних плохо? И вообще, кто об этом узнает? А тот факт, что светловолосая женщинаповернута к ней спиной, почему-то вселял уверенность, что она слушает.

Рози перешла к окну, оперлась ладонями о подоконник ипосмотрела на улицу. На другой стороне мальчишки с шумом и криками перебегали сместа на место, дока мяч находился в воздухе. Прямо под ней к тротуару подкатилавтомобиль. Совсем недавно вид автомобиля, тормозящего у тротуара, привел бы еев ужас, сознание заполнил бы кулак Нормана с кольцом на пальце, надвигающийсяна нее: слова «Служба, верность, общество» становятся все больше и отчетливее ив конце концов заслоняют собой весь мир… но те времена прошли. Слава Богу.

— Честно говоря, я поскромничала, когда сказала, чтовыдержала, — сообщила она картине. — На самом деле я добилась гораздо большего.Робби считает, что у меня все получилось превосходно, я знаю, но важнее всегобыло убедить Роду. Мне кажется, она с самого начала отнеслась ко мне снекоторой предвзятостью, потому что я — находка Робби, понимаешь? — Она вочередной раз повернулась к картине, — так, как женщина поворачивается кнастоящему другу, желая по выражению лица проверить, какое впечатлениепроизводят на него ее слова, но, женщина на картине по-прежнему взирала наразрушенный храм, предоставляя Рози возможность судить о произведенном эффектепо очертаниям спины.

— Ты же знаешь, какими стервами бываем иногда мы, женщины, —произнесла Рози и засмеялась. — Но мне кажется, что я завоевала еерасположение. Мы расправились всего с пятьюдесятью страницами, но ближе к концуя читала гораздо лучше, а кроме того, старые книжки почти всегда короткие.Думаю, мы закончим в среду днем, и знаешь, что самое прекрасное? Я получаюпочти сто двадцать долларов в день — не в неделю, в день — и меня ждут еще трикниги Кристины Белл. Если Робби и Рода решат дать их мне, я…

Она умолкла на середине фразы, глядя на картину широкораскрытыми глазами, не слыша звонких криков мальчишек на улице, не слыша дажешагов человека, поднимающегося по лестнице с первого этажа и приближающегося кее двери. Опять смотрела на силуэт, вырисовывавшийся у правого края картины —изгиб брови, изгиб слепого глаза без зрачка, изгиб уха. И неожиданно прозрела.Да, она была права и одновременно ошибалась — права в том, что второйповерженной статуи раньше не существовало, ошибалась в своем предположении отом, что каменная голова каким-то непостижимым образом материализовалась накартине, пока она читала «Сияющий луч» в студии звукозаписи. Мысль о том, чтоскладки на хитоне женщины выглядят по-другому, — наверное, подсознательная попыткаобъяснить первое ошибочное впечатление созданием некой иллюзии. В конце концов,то, первоначальное объяснение правдоподобнее, чем то, что она увидела теперь. —Картина стала больше, — констатировала Рози. Нет, не совсем так.

Она подняла руки и развела их в стороны, измеряя воздухперед висящим на стене полотном и убеждаясь в том факте, что оно по-прежнемуимеет те же размеры, занимая на стене прямоугольник три на два фута. Онаувидела ту же самую рамку, которая не стала шире или выше, так в чем же дело?

«Второй каменной головы просто не было раньше, вот в чемдело, — подумала она. — Разве что…»

Рози неожиданно почувствовала головокружение и легкуютошноту. Она крепко зажмурилась и принялась растирать виски, в которых пыталасьродиться головная боль. Когда она снова открыла глаза и посмотрела на картину,рисунок потряс ее, как в первый раз, не отдельными своими деталями —разрушенный храм, павшие статуи, мареновый хитон женщины, поднятая левая рука,— но как единое целое, нечто, призывавшее ее и взывавшее к ней собственнымнеслышным голосом.

В картине появились новые детали. Она почти не сомневалась втом, что это не впечатление, а простой неопровержимый факт. В физическом смыслекартина не стала больше, выше или шире, просто ей открылись новые пространствасправа и слева… а также вверху и внизу, если быть точным. Как будто киномеханиктолько что сообразил, что пользуется не той установкой и переключился сдревнего дряхлого проектора для тридцатипятимиллиметровой пленки наширокоэкранную «Синераму-70». Теперь на экране виден не только Клинт Иствуд, нои ковбои справа и слева от него.