– Вот уж не знаю. Он мне не докладается.

Меф, научившийся разбираться во лжи, понял, что старухачто-то утаивает.

– Дарх-то как? Шейку до крови не натирает? –поинтересовалась Мамзелькина.

– Нет. Все врекрасно, – сказал Меф, нарочитойоговоркой выдавая истину.

Аида Плаховна понимающе хмыкнула.

– И валькирии-одиночке не доверяй! Осторожен будь…Через нее, через Прасковью, да через Даф беда к тебе ползет. Уж с какого боку,не знаю, да только чую, – пропела она.

Сухими пальцами Мамзелькина ущипнула Мефодия за щеку и,позванивая косой, засеменила к двери.

– Все, голубки, пошла я. Двадцать минут уж на Земленикто не помирал. Лопухоиды, коли заметят, диссертации научные защищать будут.На озон да на витамины все списывать. А что Мамзелькина у друзей гостила, ниодна собака не догадается.

Продолжая бубнить, Аида Плаховна взялась за ручку двери иисчезла. Если стражи телепортировали всегда с четкой вспышкой, то Мамзелькинавтягивалась внутрь и исчезала с шашлычным дымком. По характеру исчезновений онанапоминала Дафне джиншу Гюльнару, которая давно сидела в кувшине. Однообразныешуточки про блондинок всех порядком достали.

По приемной расплылся сладковатый, грустный запах кладбища.Казалось, старуха, исчезая, высосала из мира всю радость.

– Подчеркиваю: когда-нибудь у нас закончится медовуха.Тогда старуха перестанет прикидываться доброй и всех прикончит, – сказалЧимоданов.

– А другую медовуху раздобыть нельзя? – спросилМошкин. – Или наложить на бочонок заклинание, чтобы он никогда не пустел?

– Магия, что ли? Стреляного воробья дихлофосом нетраванешь, – презрительно заявила Улита, и Евгеша почувствовал полнуюбезнадежность своего предложения.

В двери резиденции поскреблась тишина. Портрет Лигулаоскалился лошадиными зубами. По портрету поползла неосторожная, томная отлетней жары муха. Зубы щелкнули. Муха исчезла.

– Черный юмор Аиды мне надоел! – решительнозаявила Ната, подводя черту под недавним разговором.

Меф улыбнулся.

– Ты не знаешь, что такое настоящий черный юмор. Я тожене знал, пока вчера сам не увидел. Мужик, продающий у метро памятники, высек награните свой портрет. С датой рождения, со всеми делами, даже с черточкой.Стоит, лыбится. Мамзелькиной бы такой понравился.

– Ей вообще дураки нравятся. Только напрасно дуракидумают, что им это сильно поможет, – цинично заявила Улита.

* * *

Арей с час просидел на кресле, закрыв глаза. Затем рывкомвстал и удалился в кабинет. Меф знал, что сегодня он будет отлеживаться. Золотыекрылья стражей Арей унес с собой, а флейты в мешковине остались на полу. Дафнаподошла и горестно присела рядом, глядя на грустно сияющие мундштуки. Лицо унее было бледным. Из него точно выпили весь румянец. Она смотрела на флейты ией хотелось, с криком ворвавшись в кабинет Арея, броситься на него ирасцарапать ему лицо.

Что он понимает, этот тупой барон мрака, для которогоубийство – спорт! Первым нанес удар, сорвал с шеи золотые крылья – вот и все.Угрызений совести не больше, чем у пенсионера, который выиграл у приятеляпартию в шашки. Разве он понимает, сколько раз заботливые, чуткие руки касалисьфлейт! Сколько раз полные спокойной мудрости маголодии поднимались в прозрачноенебо Эдема. Сколько эйдосов отвоевано, сколько размазано липких и мерзкихкомиссионеров! И вот теперь флейты в мешковине, а их хозяев, которых она,Дафна, возможно, знала, больше нет.

Лишь стражи мрака с их извращенным сознанием могут думать,что флейты – оружие. Это их мечи годятся только для войны. Флейты же светапрежде всего инструмент созидания и пробуждения. Боевые маголодии – этовторично. Они возникли лишь в последние тысячелетия, когда появиласьнеобходимость защищаться от мрака.

Какое оправдание можно придумать Арею? То, что он несчастен?Но не потому ли Арей несчастен, что он слишком часто сам причинял страдание, ионо по неумолимому закону вечности вернулось к нему с лихвой?

Меф внимательно наблюдал за Дафной. Ему казалось, что онагде-то далеко, не в резиденции мрака. Даф то бормотала что-то, то горестнораскачивалась, то слабо улыбалась, а под конец развернула мешковину и сталагладить флейты, точно они были живыми.

Поведение Даф не укрылось от остальных. Мошкин сочувственновздохнул. Улита покачала головой. Ната прищурилась: «Тэк-с, вякать не будем, нона заметочку возьмем!»

Депресняк сидел у ног Дафны и, прижав единственное ухо,смотрел на флейты. С таким видом коты и собаки глядят на огонь. Он и пугает их,и притягивает. Сына адского кошака и райской кошечки раздирали противоречия.

Улита подошла к парадному портрету Лигула и мокрой губкойстала энергично вытирать с лица горбуна пыль. Лигул, начавший былоприглядываться к Дафне, поспешно отвернулся. Губка – это, конечно, прекрасно,но только если от нее так не воняет прогорклым кухонным жиром. И откуда,интересно, ведьма ее телепортировала?

– Буслаев! – сказала ведьма дежурнымголосом. – Ничего личного, но советую начать шевелиться! Твоя девушкачуток потерялась и забыла, в какой очереди стоит.

Растерявшись, Меф подошел к Дафне и мягко попытался взятьфлейты. Когда на нее упала тень, Даф вздрогнула, дернула флейты, и получилось,что вместо мешковины Мефодий схватился за мундштуки. Быстрым движением онотобрал флейты, оставив в руках у Даф одну мешковину, и тут только понял, чтопроизошло.

Он держал флейты светлых голой рукой и не испытывал боли.Более того, его охватило странное чувство. Мефу казалось, что он стоит восеннем, светлом и прозрачном лесу, а ветер, дующий откуда-то снизу, вдольземли, закручивается вокруг его тела, и вместе с ветром закручиваются сотни желтыхи красных листьев. Это было щекотное, тревожащее чувство, которое порой бывает,когда к радости примешивается легкая печаль. Сам не зная зачем, Меф поднесмундштук флейты к губам. Он действовал не задумываясь. Просто ему захотелосьисторгнуть из флейты хотя бы один звук.

Однако прежде чем он коснулся губами мундштука, другойфлейтой он случайно задел цепь дарха. Дарх налился тяжестью и рванул его шеювниз с силой якоря. Выронив флейты, Меф упал на одно колено.

Быстро оглядевшись, он понял, что никто ничего не заметил.Все произошло мгновенно. Улита продолжала тереть губкой физиономию Лигула,сладко повторяя: «Где ж ты, родимый, так засвинячился?» Ната разбиралась сЧимодановым, а Мошкин изучал стыки мраморных плит.

Одна Даф, кажется, поняла, что случилось. Она схватила Мефаза локоть.

– Ты вырвал у меня флейты златокрылых!

– Прости!