class="p1">В четыре года мне и в голову не пришло волноваться из-за потери волос. А вот маме и сестре, наоборот, было мучительно держать меня между коленей и вычесывать оставшиеся неаккуратные патлы. Я рыдала и пыталась вырваться, моля, чтобы они мне просто все отрезали.

А затем одним прекрасным утром мои волосы остались на подушке, будто ночью приходил парикмахер-призрак и все сбрил.

Походы к врачу, анализы и лечение кортизоном не изменили моего отношения: сама я не чувствовала себя изменившейся. На детских фотографиях я всегда несусь через весь кадр, лысая, свободная и счастливая. Тогда я даже не задумывалась о том, что чем-то отличаюсь от окружающих.

Поскольку алопеция настигла меня очень рано, других детей в начальной школе это тоже не смущало. Девочки с шелковистыми плотными прядями выстраивались в очередь, чтобы заглянуть мне под шляпку. Они постоянно спрашивали меня, поменялось ли что-нибудь или выросло. Я была бесплатным развлечением, но все это было безобидно: меня принимали как свою. Все было хорошо.

Не было времени замечательнее, я была маленькой и не осознавала своего отличия от остальных. Мне прекрасно жилось с алопецией. Было легко и свободно.

Все поменялось, когда я пошла в средние классы. Школа превратилась из места, где меня любили и принимали, в пространство мучений и издевательств. В старшей школе было открытое зачисление, туда принимали детей со всего округа. А это означало, что в школе было много новых девушек и парней, не знавших о моей алопеции. И я была не готова к такой резкой перемене. Однажды в седьмом классе я случайно подпалила челку на новом парике, и папа никак не смог мне помочь: у нас не было денег на новый.

Таким образом все вокруг заметили, что я ношу парик. И мое отличие, которое когда-то приносило мне любовь и популярность, теперь стало поводом для нападок злых детей. Одна девочка особенно сильно мучила меня на протяжении самого длинного года в моей жизни. Они с друзьями любили поиграть моим париком в футбол. Кто-нибудь подкрадывался ко мне со спины и легким движением рук стягивал парик с головы, что дало мне прозвище «Свистнутая». Учителя, работники столовой, друзья и школьные уборщики всегда наблюдали за этим в ужасе, но никто ничего не говорил и не пытался за меня вступиться. Из-за этого я чувствовала себя никому не нужной. А мне было слишком стыдно постоять за себя.

С большим трудом и мучениями я дожила до старших классов, а потом мы переехали. И мне снова нужно было менять школу. А значит опять придется всех предупреждать об алопеции. Но это было сделать тяжелее, чем прежде: к тому времени я уже изо всех сил пыталась ее скрывать. Я просто не могла допустить, чтобы со мной случилось то же самое, что и в прошлой школе.

Тогда я придумала новую версию себя. Я стала говорить людям, что больна и умираю. Рак звучал куда более эффектно, чем просто отсутствие волос. В конце концов я каким-то образом пережила и старшие классы.

С возрастом многое меняется. Я не смогу назвать точную дату или время, когда перестала стесняться алопеции и она, наоборот, начала придавать мне уверенности. С каждым разом, когда я рассказывала кому-то о своих волосах (вернее, об их отсутствии), мне становилось проще. Потихоньку мне начало нравиться покупать парики и я полюбила быть не такой, как другие девочки. Я была опытнее, потому что прошла через такое, чего не пришлось испытать никому из тех, кого я знала. Чем увереннее я становилась, тем сильнее меня поддерживали люди.

Но даже если бы взрослые вокруг меня вели себя так же, как те дети в средней школе, я все равно гордилась бы собой – сногсшибательно красивой 28-летней писательницей с полной алопецией.

Теперь я много времени провожу в ванной перед зеркалом без парика, при ярком свете. Я любуюсь своими чертами, которые при полном отсутствии волос выглядят только ярче. У меня очень высокие скулы и невероятно гладкая кожа, мягче, чем у кого-либо. Я могу на лету менять стиль, цвет и длину своей прически, а если не понравится, тут же все верну обратно. У меня ни дня не бывает с плохой прической. Я могу плавать в бассейне без шапочки, и с этим чувством ничто не сравнится. Когда я ложусь спать, мягкая и прохладная подушка встречает мою теплую голову. Я прекрасна и любима, и я выделяюсь в толпе хоть с париком, хоть без.

Я получила уверенность в себе, которой за меня раньше обладала мама. Но теперь это чувство – мое собственное. Оно сильнее, чем у нее. К тому же, более искреннее и естественное. Оно мое. И я его заслужила.

Кейт Уайт

Глава 6

От болезни к успеху

Выбор

Ты победитель. Жизненные испытания призваны не сломить тебя, а сделать сильнее.

Доктор Норман Винсент Пил

– Я хочу, чтобы теперь меня звали Тес, а не Тесси. «Тес» не с двумя «с», а с одной.

Вот что заявила моя дочь однажды после школы.

Я улыбнулась.

– Тес. Очень современно. Мне понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть, ведь я с самого твоего рождения звала тебя Тесси.

Она обняла меня.

– Я знаю, мам.

Через несколько лет я везла 13-летнюю Тес с одной «с» на очередной прием у врача. В машине мы обе сидели тихо. Сегодня нам дадут ответ. Тес уже восемь недель терпела бесчувственных врачей и лаборантов: они кололи, тыкали и щупали ее в ходе мириад исследований и анализов, не проявляя к ней никакого человеческого сочувствия.

Тес лежала на холодном металлическом столе на осмотре у пожилого доктора, которого мы никогда раньше не встречали. Он вел себя аккуратно и уважительно. Она тихо разговаривала с ним, а он осматривал ее живот и внутреннюю часть бедра. Ну почему же этот доктор не попался нам сразу?

Осмотр закончился, Тес быстро оделась, и мы втроем: я, дочь и доктор – разместились в небольшом кабинете. Врач заговорил, и мне показалось, что стены сузились, и комната стала еще теснее.

– Вам нужно найти специалиста-онколога. У Терезы лимфобластная неходжкинская лимфома[26].

Время остановилось. Мы с Тес смотрели друг на друга. Все мои мысли обратились в крик. Я хотела, чтобы врач замолчал, но он, как робот, продолжал добивать нас.

– Ей потребуется курс химиотерапии и радиации, – сказал доктор, глядя на меня.

Потом он повернулся к Тес.

– Тереза, заранее готовься к