далеко. В миле от нас. Я не рассматривал их как угрозу, потому что лишь незначительная часть снайперов способна на такой выстрел.

На таком расстоянии время полета пули составляет пять или шесть секунд. Придется учитывать температуру, влажность, высоту над уровнем моря, ветер и направление полета пули. Даже вращение Земли становится важным фактором. Математические расчеты сложны, и некоторые из них приходится выполнять на лету, при изменении ветра или угла наклона или при перемещении цели.

Снайперы стреляют в голову, если цель одета в бронежилет.

Они не стреляют в тот момент, когда начинается речь. Они ждут, когда оратор войдет в раж, займет свою позицию и не будет уже переминаться с ноги на ногу.

Яфью Соломон говорит уже полторы минуты. Если кто-то планирует в него стрелять, это случится очень скоро.

Я смотрю на многоэтажки через дорогу, высматривая движение в любом из окон. Колыхание занавески, выглядывающее лицо.

Вместо этого я вижу секундную вспышку. Она появляется и исчезает через мгновение. Свет, отраженный от стекла или металла.

У меня нет времени думать. Я бросаюсь к сцене так быстро, как только могу.

Сначала Соломон не замечает этого. Я уже почти под трибуной, когда он запинается на полуслове. Я не знаю, узнал ли Яфью меня. Он просто замер, не сводя с меня взгляда…

Хватая зеркальный щит, я поднимаю его и направляю против солнца с криком: «ЛОЖИСЬ!»

Я направляю зеркало на высотку.

Солнце отражается от широкой плоской поверхности и бьет прямо в здание. Если в окне кто-то есть, ослепительный свет будет направлен прямо на него. Такой яркий, что рассмотреть цель будет невозможно.

Я не слышу выстрела. Я просто вижу, как пуля вонзается в сцену.

Соломон едва успевает вздрогнуть, не говоря уже о том, чтобы пригнуться за подиумом. Он смотрит на пулевое отверстие, слишком потрясенный, чтобы пошевелиться.

Симона хватает его сзади и утаскивает прочь. Кэл уже схватил Аиду и стащил ее со сцены. Толпа кричит, устремляясь к дальнему краю поля.

Я продолжаю направлять зеркало на высотку, понимая, что вторая пуля может в любой момент размозжить мне череп.

Но второго выстрела так и не произошло. Снайпер знает, что облажался. Он промахнулся, и теперь ему надо убраться подальше прежде, чем копы начнут штурмовать здание.

Я бросаю зеркало и бегу вокруг сцены в поисках Симоны.

Я нахожу ее сидящей на корточках рядом со своим отцом, они оба дико озираются по сторонам, в то время как служба безопасности и полиция Чикаго окружают нас плотным кольцом.

– Кто это был? – кричит Симона с широкими от страха глазами.

– Кто знает, – отвечает Соломон, качая головой.

Глядя на лицо мужчины, я не уверен, что он говорит правду.

Симона

Увидеть Данте Галло, стоящего перед толпой внизу и смотрящего на меня, было худшим сюрпризом в моей жизни.

Я с трудом его узнала – в свои двадцать один он уже был самым крупным мужчиной, которого я когда-либо видела. Теперь он вообще мало похож на человека. Мужчина вырос еще дюйма на два или три и раздался еще больше. Это просто гора мышц, выпирающая из-под натянутой футболки размера XXXL.

Его челюсть стала шире, а на лбу и в уголках глаз поселились морщинки. И это не морщинки от частой улыбки. Кажется, будто он слишком много щурился на солнце.

Но больше всего изменилось выражение его лица. Данте смотрит на меня с чистой неприкрытой ненавистью. Так, словно хочет вскочить на сцену и оторвать мне голову.

Честно говоря, я не могу его за это винить.

Уехав из Чикаго, я не раз хотела ему позвонить.

Если бы мне не было так дурно…

Если бы мне не было так страшно…

Если бы мне не было так плохо…

Я с трудом могу вспомнить, как существовала те девять месяцев беременности.

Все краски мира потухли. Все стало серым, тусклым, пепельным. Я пыталась смотреть фильмы, которые когда-то любила, слушать песни, которые мне нравились, но… ничего не чувствовала.

Я с трудом передвигалась по маленькой квартирке, которую мы с Сервой снимали на двоих в Мейфэре. С таким трудом добиралась до туалета или стакана воды. Мысль о том, чтобы поднять трубку и позвонить, попытаться объяснить Данте, почему я уехала… это было слишком. Я не была на это способна.

А с рождением ребенка все стало только хуже. Мне казалось, что моего сына вырвали у меня, но при этом я думала, что, возможно, с Сервой ему будет лучше. Я была так зла на родителей за то, в какую ситуацию они меня поставили, но чувствовала, что должна дать сестре шанс на счастье – единственный, который у нее когда-либо будет.

Я была так растерянна. И так одинока.

Я жаждала связаться с Данте. Я страстно желала его. Но я знала, что он будет в ярости. Я скрыла от него свою беременность. Я заставила его пропустить рождение сына.

И еще я боялась того, что может случиться, если Данте узнает. Я хотела безопасности для Генри. Я не хотела вводить его в мир криминала и жестокости. Я помнила, как с рук Данте стекала кровь, каким пугающим, каким жутким выглядел он в ту ночь в парке.

И я думала о том, как он разозлится, если узнает о том, что я сделала.

Даже теперь в Грант-парке он выглядит так, словно хочет меня убить. Насколько сильнее мужчина рассвирепеет, если правда когда-нибудь всплывет?

Я не могу этого допустить.

Было ошибкой приехать в Чикаго. Я закончила съемку для «Баленсиаги», и мне стоит уехать в ту же секунду, как этот митинг подойдет к концу.

Именно об этом думаю я, когда Данте вдруг ни с того ни с сего срывается и несется к сцене.

Я подпрыгиваю с места, думая, что он бежит на меня.

Но Данте хватает какое-то большое круглое выпуклое зеркало и направляет его в сторону поля. Делая это, он ревет: «ЛОЖИСЬ!»

Я не понимаю, что происходит, но инстинктивно сажусь на корточки, и так же делают все остальные. Все, кроме моего отца. Кажется, он замер на месте, столь же шокированный, как и я.

Я вижу, как солнце отражается от зеркала Данте, и слышу резкий свистящий звук.

На полу сцены появляется вмятина, как будто с неба только что упал крошечный метеорит.

Мой мозг говорит: «Пуля. Это была пуля».

Все начинают кричать и разбегаться.

Кэллам Гриффин хватает свою беременную жену. Мужчина бледный