Когда я проснулся, Инна тихо спала на моей руке, уткнувшись лбом в жесткий гипс на груди. Я обнял ее покрепче, она заерзала и перевернулась на другой бок, спиной ко мне, а я уткнулся носом в ее мягкие пушистые волосы. Сон ускользал от меня, и я не старался его запоминать, он был слишком бредовый и тревожный. «Инна здесь, и это лучшее, что может быть со мной», – подумал я.

Все воскресенье мы провели вместе. Только с утра Инна выскользнула от меня, чтобы дождаться неподалеку прихода Софьи Павловны и зайти ко мне в приемные часы, не вызывая лишних подозрений. Инна помогала мне во всем, хотя чисто теоретически, я мог бы и сам допрыгать до туалета на здоровой левой ноге, вот только прыгать из-за переломов ребер и челюсти мне было запрещено. Поэтому я позволил Инне ухаживать за собой, уже не ощущая своей беспомощности и жалкости, как в первое время.

Мама написала, что приедет в Нижний на вечернем автобусе и, если успеет, забежит ко мне. День прошел легко и беззаботно, с Инной мы не поднимали опасных тем, словно их никогда и не было, словно все началось с чистого листа, и остались только я и она. Так оно и было – я полностью погружался в наши чудесные отношения и уже знал, к чему они неизбежно ведут, продумывал в голове план действий для сюрприза.

Когда приемные часы закончились, в палату вошла Софья Павловна и грозно посмотрела на Инну, которая, смиренно кивнув, начала собираться.

– До завтра, любимый, забегу с утра, как обычно, – она ласково поцеловала меня и погладила по волосам.

– Хорошо, – я взял ее за руку, желая на минуту-другую задержать ее. – Я тебя очень люблю.

Инна улыбнулась и еще раз прижалась ко мне, прошептав: «Я тоже тебя люблю». Я вдыхал ее запах, сохраняя его в себе до завтрашнего утра.

Уже уходя, она обернулась и помахала рукой, в которой держала телефон, я вдруг вспомнил, что так и не спросил у нее про свои сны во время комы. Я не очень хорошо помнил их, но отдельные детали мог воспроизвести.

– Инна, постой. Ты случайно не разбивала телефон? – вопрос поставил ее в тупик.

– Не-ет, – протянула она, сощурив глаза, – а что? Почему ты спрашиваешь?

– Я… – я замялся, глупо было спрашивать то, что я не помнил толком сам. – Я словно видел во время комы сны, в одном из них ты бросила телефон в стену, и он… рассыпался что ли.

– Вообще, я кидала его, но не в стену, а на диван, – Инна задумалась и прикусила губу. Она заинтересовалась. – Что ты еще видел?

– Не помню, у меня в голове была такая каша тогда, а сейчас все почти забылось, – я растерянно покачал головой. – А когда это было?

– Сразу после звонка твоей маме, – Инна погрустнела. – Она мне сказала, что с тобой случилось и в какой ты больнице. Я заплакала и швырнула телефон. Это было глупо, но я словно обезумела в тот момент.

– А ты… – я сглотнул, я вспомнил еще один эпизод с Инной из тех снов. Инна вопросительно на меня посмотрела, я продолжил. – У тебя не было припадков в те дни?

– Кажется, ничего необычного, – Инна пожала плечами. – Ты видел припадок?

– Да, по-моему, – я старался собрать по крупицам обрывки, почему-то в них был один сплошной космос, неоновые лабиринты, яркие вспышки. А еще мои эмоции – страх, ужас, боль. Мне вдруг стало не по себе, Инна это заметила и снова подошла к кровати.

– Не переживай, Дань, – она взяла мою руку и приложила к губам. – Ты был очень ослаблен, и в тебя вливали разные медикаменты, медсестры только и меняли баллоны на капельнице. Там же и наркотические лекарства были. Это не были сны в привычном понимании, скорее, какие-то галлюцинации.

– Наверное, – я согласился, но все равно пытался вспомнить. – Значит, никаких припадков не было?

В дверь заглянула Софья Павловна и почти закричала: «Быстро на выход». И осталась цербером стоять на проходе, дожидаясь пока Инна не уйдет.

Инна только успела жалостливо взглянуть на меня и побежала к двери.

В воскресенье мама так и не успела ко мне, застряв в классической пробке на въезде в город. Она пришла, как обычно, в понедельник в приемные часы. С утра ненадолго забегала Инна, яркая и прекрасная, одетая в сочный малиновый брючный деловой костюм, пояснив, что сегодня едет к заказчику. Моя больничная жизнь входила в привычное русло, и ничто уже не напоминало о тревоге конца прошлой недели.

Мама рассказала, что папа чувствует себя отлично, снова ходит в цеха, то есть занимается своей любимой работой, а не «просиживанием жопы на стуле», как он обычно выражался после его вынужденного перевода на другую должность.

Юрий Сергеевич на обходе сообщил, что завтра будут делать очередной рентген, и, если все будет нормально, на меня наденут более маневренный и легкий корсет и лангет на ногу. Это означало, что я смогу больше двигаться, даже пробовать вставать хотя бы на здоровую ногу. А там и до костылей и полного восстановления недалеко.

Вечером ненадолго зашел Толик, с которым мы не виделись целую вечность: мы несколько раз пересекались после окончания ВУЗа, но чаще просто переписывались. Его бас был все таким же громогласным и даже пугал входящих санитарок и медсестер. Он рассказал про работу, про новорожденную дочку, про предстоящие перемены:

– Будем с семьей перебираться в Калининград, работу новую предложили, – заявил он с гордостью. – А там и до Европы два шага, Аня все мечтает о доме в Юрмале. Она там часто с бабушкой и дедушкой в детстве бывала, вот хочу все силы на исполнение ее мечты бросить.

– Не страшно с малышкой на руках переезжать сейчас? – я удивился, Толик всегда был таким домоседом, тосковал по родному городку, часто ездил навестить маму в Шахунью. И вот – переезжает.

– Самое время. Аня все равно в декрете, мама с нами поедет, всяко легче им вдвоем будет, – Толя заулыбался. – А там, глядишь, и еще детей нарожаем, если дела в гору пойдут.

– Ого, грандиозные планы! – я не на шутку восхищался другом. – Аня с твоей мамой хорошо ладит?

– Дань, у нее самой же фактически не было родителей – мать пила, отец в тюрьме сидел за убийство. Только бабушка и дед ее воспитанием занимались, на лето хоть куда-то вывозили – то в Болгарию, то в Юрмалу. Пенсии год копили, чтобы единственную внучку порадовать, раз уж собственная дочь пошла по наклонной. Как ни старались ее вытащить, а она все пила да по отцу Аниному плакала, а уж когда он в тюрьме умер от пневмонии за год до выхода – так чуть с собой не покончила. Аня уже взрослая была, когда мать схоронила. Теперь вся ее семья – это мы: я, Лизонька и моя мама.

– Понятно, Толь, – я знал, что у Ани было тяжелое детство, Толик как-то обмолвился об этом, но такие подробности я слышал впервые. – Тогда желаю вам удачи на новом месте! Пусть все получится.

Мы немного поговорили о студенческих друзьях, вспомнили былые времена и смешные памятные моменты, а потом пришла Инна. Я познакомил их, и Толя собрался уходить.