Он сунул руку за пазуху и вынул обтянутую черной кожей шкатулку. Открыл щелчком – там, на черном бархате, лежало ожерелье из сверкающих камешков: те, что покрупнее, светились травяной зеленью, а те, что помельче, белые, лучились радугой.

– Выиграл у богатого купчины забайкальского. Не люблю играть, ненавижу игру и игроков, но талант к этому делу у меня есть. Как увидел в трактире, что он на кон поставил, так и сел играть. Чтобы эту безделицу для тебя выиграть. Дай-ка, надену. Посмотрю, как оно на тебе…

Украшения у Алтан были, как и положено незамужней девушке, простые: серьги серебряными колечками, четыре серебряных кольца на руках – на указательных и на безымянных пальцах. На правой руке еще было кольцо с голубым камушком, напоминавшим ей летнее небо. В каждую из двадцати кос вплетен шнурок с серебряной монеткой. Но ничего сравнимого с этим ожерельем Алтан и вообразить себе не могла. Даже у замужних, у самых богатых женщин она такого не видела! Но она не хотела это украшение. Она ничего от Белоглазого не хотела. Лишь бы он ее не трогал… Только бежать ей было некуда.

Он подошел. Алтан сначала вскинула руки – заслониться! – но усилием воли усмирила страх. Опустила руки. Стояла недвижно, пока он раскрывал ворот ее платья, пока застегивал сзади замочек. Холодное, тяжелое ожерелье легло ей на шею мертвой змеей.

Сверкание камней отразилось в его глазах. А потом он одним рывком – Алтан ахнуть не успела! – разорвал платье на плечах и спустил так, что она лишь на груди успела удержать ткань руками… Подумала – вот сейчас он и дальше рвать на ней одежду станет, вот сейчас… Но он отступил назад и смотрел на нее, любуясь. Снова подошел, сгреб ее косички, накрутил на руку и поднял вверх, открывая обнажившуюся спину и шею.

– Вот такой ты должна быть. Платье на тебя надеть декольтированное. А волосы наверх убрать. И это колье… Ты затмишь всех. Что там в Иркутске – в Петербурге первой красавицей прослывешь! Экзотическая, скажут, красота… А я буду лгать о тебе, будто ты – японская принцесса, со мной убежала, по большой любви. И они поверят. Они всегда рады верить сказкам. Люди. Все люди.

Он был сейчас так близко. Алтан чувствовала тепло его дыхания на своей щеке. И когда он прижался губами к ее губам, она не стала противиться. Он целовал ее, а ей казалось, будто сидит она звездной ночью на берегу Байгала, соловей щебечет на ветке у нее над головой, а возле ног лежит огромный белый волк, и она, Алтан, гладит, гладит его жесткую шерсть. Страшный волк-людоед, все боятся его, одна Алтан не боится и знает, что, покуда она рядом, покуда ее рука касается его шерсти, он не будет опасным, не захочет крови.

А Белоглазый уже выпустил ее волосы, но обеими руками обнимал ее, гладил обнаженную спину и шептал между поцелуями:

– Будешь моей? Будешь?

Алтан хотелось сказать ему «тиимэ», что значило «да».

Алтан хотелось сказать ему «убгэн», что значило «муж».

Алтан казалось, что он поймет, на каком бы языке она ему не ответила.

Она еще не была влюблена в него, но уже готова принять его, чтобы усмирить кровожадного зверя. Она знала, что полюбит его потом, когда увидит, какой он без волчьей шкуры. Полюбит в нем человека. Знала, что если и есть человек, которого она могла бы полюбить, то только вот такой, измученный сидящим в нем темным духом, лютый, страшный, но способный на страсть и нежность. Знала, что сможет избавить его от темного духа, и когда он возьмет на руки их первенца, с него упадет последний клок волчьей шерсти. И больше он не будет Белоглазым, он станет Сергеем, ее любимым. Алтан поняла все это, пока он целовал ее, – через его дыхание, через прикосновение губ и рук.

Но песнь соловья, сладостная и тревожная одновременно, донеслась до нее, и, заслушавшись, Алтан поняла: это не снаружи, а здесь, в комнате, поет Соловей, дух Соловья, ее дух-покровитель, напоминая о долге.

Ей нужен хотя бы год. Год на то, чтобы найти себе преемника, научить его призывать духа-покровителя, передать ему своего Соловья, а потом отвести этого мальчика (да, мальчика, лучше мальчика!) к другому шаману. И не к старику, а к молодому шаману, который согласится выучить преемника не для себя, а шамана для другого рода… Ей нужен год, не меньше.

Если она сейчас оттолкнет Сергея, в нем проснется Белоглазый.

Но если не оттолкнет его, дух Соловья покинет ее, а она предаст свой народ. Своих людей. Свою родню.

Если в Сергее проснется Белоглазый, рано или поздно найдется охотник, который убьет волка…

Если она предаст свой народ и не выберет шамана-преемника – что они будут делать, когда придет хворь или неурожай, кто станет говорить от их имени с предками, духами и богами? Ведь даже дух-покровитель, ее нежный Соловей, останется с ней, предательницей, лишенный голоса и заточенный, как в клетку! Она – шаманка, она не должна любить кого-либо, кроме духа-покровителя. Если она добровольно ляжет с мужчиной – лишит своего духа крыльев… И возможно, у ее народа вовсе уже не будет покровителей среди духов!

Алтан заплакала и уперлась ладонями в грудь Сергея.

– Я хочу быть твоей, но мне нужен год. Если бы ты только мог подождать год! За год я бы сделала то, что должна, для своего народа, а для нашей свадьбы я бы вышила одеяло. И потом мы с тобой убежали бы, это не позор у моего народа, когда невесту умыкают, ты бы посадил меня в седло и увез. А в брачную ночь я бы вошла к тебе, завернутая в вышитое одеяло, и распахнула бы его, и ты бы увидел мою наготу, и мы легли бы на этом одеяле и любили бы друг друга… Год, подожди год, и я сама приду к тебе! – Алтан говорила и знала, что Сергей не понимает ни слова.

Если бы только он умел слушать, как она, душой, сердцем!

Алтан согласилась бы даже на переводчика, произнесла бы все эти личные слова при чужом мужчине, доверила их чужим устам… Да только вот Сергей не позовет переводчика. Для него это тоже слишком личное дело.

Алтан плакала, глядя, как грозовым мраком наливаются глаза Сергея, а затем становятся белыми, сияющими, словно лунное отражение в Байгале… Как звериная шкура покрывает его, звериной мордой оборачивается его лицо, из пальцев вырастают кривые когти. Никто другой не увидел бы, но она сумела.

– Значит, нет?

Алтан покачала головой.

Он не поймет ее. А она не может сознательно, добровольно отказаться от долга перед своими людьми. Пусть он лучше убьет ее здесь и сейчас. Если кровь шамана прольется – дух-покровитель станет свободным и сам призовет нового шамана. Трудно будет новому без учителя, как слепой будет метаться, пока не найдет, на кого опереться, от кого испить знаний.

Алтан закрыла глаза, ожидая, что сейчас он ее ударит, собьет с ног, сорвет одежду, будет терзать ее, как тех несчастных, пока не убьет…

Но услышала треск распахнувшейся двери и яростный крик:

– Семен! Семен! Забери ее… Забери, увези, в тюрьме пусть утра дожидается. А утром пусть следственный эксперимент Спицын проводит. И отпускает ее, если ему хочется. А я уезжаю.