Алтан не настолько хорошо понимала русский язык. Вернее, сам язык не понимала вовсе, только о смысле того, что ей говорят, догадывалась каким-то внутренним чувством. А гигант балаболил слишком быстро. В общем, не все она разобрала.

Но приняли ее хорошо. Еда была вкусной, пастила оказалась чем-то совсем не таким, к чему привыкла Алтан, не тонкими, жестковатыми полосками, которые надо долго-долго жевать, чтобы они наполнили рот кисло-сладкой памятью о ягодном лете. Эта пастила была чем-то нежным, воздушным, как облако, и такой невероятной сладости, для которой у Алтан не нашлось сравнения.

Убедившись, что шаманка сыта и достаточно выпила чаю, гигант (имени его Алтан не запомнила, всего один раз же слышала, а у русских такие сложные прозвания) отвел ее в небольшую комнату. Алтан сразу обратила внимание, какая толстая дверь и что на двери две широкие щеколды. А на окне решетка из толстых прутьев.

– Вы не бойтесь, барышня. Говорят про Сергея Сергеевича скверное, но это все напраслина. То есть не совсем… бывает, что с дурными женщинами он дурно обходится. Но это потому, что противны они ему, а мужское, оно требует… Только ни к одной из барышень, здесь сидевших, он и не зашел даже. Он эту комнату сделал, чтобы барышень из благородных, которые по этапу идут за злоумышление против правительства, все же не в тюрьме держать. Таких барышень через наш-то город проводят немного, редко у нас тут гостьи. Хотя один раз аж две сестрицы сразу ночевали. А я под дверью. Стерегу.

Было здесь ложе на высоких ножках и с двумя подушками, еще какая-то непонятная мебель, а гигант открыл тумбочку и показал, что там стоит большой фарфоровый горшок с крышкой.

– Это если для какой надобности…

Какого именно рода надобность, Алтан поняла. Поняла также, что гигант смутился. Не поняла только, как же можно подобные надобности справлять в такой дивной красоты фарфоровый горшок, да еще и расписанный изнутри цветами нежнейших оттенков. Странные все же русские.

Она села на сундук и принялась ждать. Постепенно ей стало невыносимо жарко, и она сняла шапочку-залаа и халат-дэгэл, сбросила сапожки (когда гигант призывал ее это сделать, прежде чем пить чай, Алтан отказалась, побоявшись расставаться с одеждой), осталась в платье-тэрлиге, перевязанном красивым шелковым кушаком, и в мягких вязаных носках.

Она не знала, что с ней будет завтра, но чувствовала, что самое главное произойдет сегодня. Белоглазому было важно заполучить ее на эту ночь. И не важно, что говорил гигант… Алтан видела Белоглазого глазами замученных, серолицых, с грязными волосами, зачесанными в косу, униженных своей усталостью и собственным дурным запахом, но гордых, несломленных, яростных девушек, многие из которых глухо кашляли, и яркие пятна на щеках выдавали поселившуюся в них легочную болезнь. Да, к этим девушкам Белоглазый не входил. В этой комнате не пахло похотью и болью. Только болезнью, бедой и усталостью.

Но этих девушек Белоглазый наверняка не пожирал глазами так, как ее, Алтан. Ее он облизывал, обцеловывал, прикусывал за губы – одним лишь взглядом! И взглядом она его прогнала…

Сегодня придется снова встретиться взглядом с волком. Только на этот раз – не в лесу, где ей все родное, а в его волчьем логове.

Она задремала на этом неудобном сундуке и проснулась, услышав голоса под дверью.

– Уйди, – говорил Белоглазый.

– Да как же так, барин, окститесь! – испуганно увещевал великанденщик.

– Уйди, говорю.

– Барин, не надо… Не сейчас, барин… Вы так долго держались! Вас повысят скоро, в Иркутск уедете, женитесь, а там Екатерина Борисовна вас успокоит, она же всегда вас успокаивает, а если не получится – снимем домик на окраине, я на свое имя сниму, и будете душу отводить на скверных девках… А про эту же знают все, что вы ее домой отвезли. И господин следователь ей симпатизируют!

– Скажу – хотел проверить, как пленница. А она на меня набросилась, словно дьяволица. Оказалась сильной. Пришлось обойтись с ней грубо.

– А коли не поверят?

– Поверят. Она же не исчезнет. Тело отдам, как положено. С русской хлопот было бы больше. Так что уйди, Семен. Надо мне. Измучила она меня. Извела. Приворожила, ведьма косая. Каждую ночь снится. Вся кровь кипит. Дай ты мне душу отвести…

– Ох, барин, – сокрушенно вздохнул великан.

И Алтан услышала, как отворяются щеколды.

Обуться она не успела. Так и стояла посреди комнаты – в носках пестрых, в синем платье-тэрлиге, в котором особенно тоненькой казалась, и жгутики кос свисали аж до колен, позванивая монетками. Такой – без шапки, без халата, с открытыми косами – Белоглазый ее не видел. Замер на пороге, глаза расширились восторженно, и улыбка губы тронула – нежная. Так смотрят и улыбаются влюбленные. Он же пришел как насильник…

Белоглазый затворил за собой дверь. Изнутри она не запиралась, но чтобы выскочить, надо было вырваться от него. А Алтан не сможет. Она знала, что не сможет. Звериная в нем была сила, приумноженная желанием.

– Ты же понимаешь все, что я говорю, правда?

Алтан кивнула.

– Тогда послушай… Будь моей. Сегодня, этой ночью. И потом. Будь сегодня моей любовницей, а потом моей женой. Я расторгну помолвку, откажусь от своей невесты. Я с тех пор, как увидел тебя, только тобой и брежу. Ты мне снишься. Все цветы тобой пахнут. Соловьи о тебе поют. Я не знаю, что это такое. Не должно быть… Зверь во мне сидит, лютый зверь. Как увижу тело женское – ногтями впиться, искусать, измолотить, кровь пустить. С отрочества я такой. Таким, как я, в старые времена кол в сердце вбивали. А теперь вот смог найти службу, на которой лютость моя государю полезна, сумел так устроиться, чтобы никто не знал… Чтобы о самом страшном никто не знал. Когда я тебя впервые увидел – я же хотел тебя прямо там взять. Потом бредил, подушку грыз. Второй раз поехал – хотел тебя в содержанки зазвать. В третий раз – хотел силой увезти… Но как посмотрю тебе в глаза – не могу руку на тебя поднять. Вот сейчас хотел войти и сразу платье с тебя сорвать, чтобы увидеть наконец наготу твою желанную. А вместо этого стою и говорю. – Он вздохнул, зажмурился и заговорил еще быстрее, так, что Алтан с трудом могла следить за его скачущими мыслями и мельтешащими у него в сознании образами. – Я тут книгу читал интересную, будто у каждого человека, мужчины или женщины, есть его половина, тот единственный, с кем этот человек может быть совершенно счастливым и совершенно собой. Но редко случается встретиться с таким человеком, который твоя половина. Потому что твоя половина может родиться на другом конце земли, может быть другой веры, неподходящего сословия, или сильно моложе, или сильно старше, но если чувствуешь, что перед тобой – твоя половина, следует переступить через все преграды, ибо соединение половин и является счастьем. Я на Катеньке жениться хотел, потому что она добрая и спокойная, когда я с ней, мне будто на голову льется прохладная водичка, я успокаиваюсь, лютость моя усмиряется… Но я не знал, как мне с ней в постель идти, с такой чистой. Она для меня – будто сестра родная. Разве ж можно свою сестру?.. Грех это! А тебя я хочу. Но не так, как других баб. Не рвать зубами хочу, а целовать. Снять вот этот носок с ноги твоей и поцеловать ногу… Такого даже в стихах не пишут, что я хочу с тобой делать. На руках бы носил, хоромы для тебя выстроил, баловал – как захочешь. Только останься со мной. Будь моей. Вот…