– Куда, барин?

– В Иркутск. На перекладных. Срочно. Невеста у меня заболела.

– Катерина Борисовна? Господи, а что с ней? Как вы узнали?

– Семен… Уехать мне надо. Уехать. А ее – забери.

Мрачный Семен подождал, пока Алтан трясущимися руками оправит порванное платье, натянет сапоги, наденет халат и шапку. Сам оделся и повел ее темными улицами. Долго вел, пока не привел к огромному частоколу. Там передал военному:

– Господин Спицын утром за ней придет. Посадите ее подальше от шалав всяких. Она хоть и бурятская шаманка, но все же девица. Проследите, чтобы не обидел никто.

Остаток ночи Алтан провела в камере-одиночке. Она плакала и гладила пальцем змею из сверкающих камешков, так и оставшуюся у нее на шее. Соловей пытался утешить ее, но не получалось. Он больше не мог обнять Алтан своими крыльями. Теперь между ними словно сетка была из жесткого волоса. Из волчьей шерсти…

Наутро Алтан отпустили без всяких следственных экспериментов. Она вышла на ярко освещенную улицу, увидела отца и троих соседей. Они поклонились и повели ее к конюшне на окраине, где местный за мешок вяленой рыбы взялся приглядеть за их лошадьми.

Вернувшись домой, Алтан начала искать преемника. И нашла его – своего троюродного брата. Звали мальчика Золто, что означало «счастливый», ему уже исполнилось двенадцать, и он был искусным охотником, а должен был стать одним из лучших, но родители отдали его Алтан: раз такая молодая шаманка хочет учить преемника – значит, что-то случилось, с ней беда, она не чает прожить долгую жизнь.

Золто был послушным и разумным. Он с легкостью входил в транс и духа призвал легко. Алтан надеялась передать ему своего Соловья и уже обрадовалась, услышав хлопанье крыльев, но увидела, что из груди Золто вырывается, взмывает в небо орлан-белохвост. Сделав в небе круг, орлан спустился на распростертого Золто и начал клевать мясо из его груди. Но когда Золто погладил свирепую птицу, орлан провел крылом по ране, заживляя ее. И растворился, словно сделавшись с Золто единым целым.

До холодов надо было успеть так много… Едва Золто оправился от слабости после инициации и обретения духа, Алтан собралась в дорогу. С паломничества к горе Аяя она возвращалась вместе с несколькими шаманами, обитавшими на том же участке берега Байгал-моря, в соседних поселениях, и она знала, что в полутора днях пути живет молодой, но сильный шаман, и дух у него сильный, но миролюбивый: лось. Он научит Золто всему, что надо. Конечно, надо заплатить. И она заплатит. Она отдаст все, что есть у нее ценного от материального мира. Все – это значит абсолютно все. Алтан выплела из кос шнурки с монетками, сняла свои девичьи колечки и сережки, и тяжелый золотой браслет (единственное из украшений, которое не забрала с собой в смерть старая шаманка, а подарила ей, Алтан), и даже змею из сверкающих камней – все сложила в кожаный мешок. Вместе с Золто и лошадью, на которой он ехал, оставила в далеком селенье на попечение доброго Лося. А сама вернулась. И принялась шить свадебное одеяло.

Алтан знала от охотников, что берега Байгал-моря полнятся слухами о женщинах, растерзанных лютым зверем. Слухи увеличивали количество жертв – двадцать, тридцать, сотня… На самом деле их могло быть четыре, шесть или десять, но не важно, что меньше, а важно, что это – отнятые жизни. Важно, что темный дух становится с каждым убийством все сильнее, а Сергей слабеет. И скоро от Сергея не останется совсем ничего.

Алтан шила самое простое одеяло: любую невесту засмеяли бы, вывеси она такое на забор. Но у нее не было времени. Закончив, она принялась расплетать свои косы. Все двадцать девичьих кос. Вымыв волосы кислым молоком и ополоснув в трех травяных настоях, Алтан расчесала их и заплела уже в две косы, как у замужней. И призвала Соловья. Нежно ласкала она своего духа-хранителя, утешала и уговаривала, и, едва не плача от боли за нее, улетел Соловей к Белоглазому: петь в его сны, звать его из снов – к ней, к Алтан.

Двух ночей хватило.

Первые звезды третьей ночи загорались над Байгалом, когда прискакал Белоглазый на взмыленном коне. Рванулся в дом. Алтан ждала, завернувшись в одеяло невесты. Рядом была приготовлена плошка с маслом.

Когда Белоглазый вошел, Алтан медленно подняла плошку и склонила ее в очаг. Пламя взметнулось. Он не знал, что это важный свадебный обычай. Алтан знала. Она не хотела оскорбить духов этого дома. Ведь в доме потом еще жить Золто…

Не хотела она осквернять дом кровью. Поэтому встала и пошла, босая, завернутая в одеяло, мимо Белоглазого, прочь из своего дома. Пошла в лес, в глушь, а Белоглазый следовал за ней, словно она вела его на невидимой цепи.

Ночь была светлая. Дойдя до поляны, на которой впервые они встретились, Алтан повернулась к Белоглазому и распахнула одеяло, бросила его на траву, осталась стоять – тонкая, светящаяся белизной, покорно ожидающая.

Белоглазый подошел. Схватил за плечи. Пальцы грубо впились в кожу. Поцеловал в шею. И тут же укусил. Больно, до крови.

– Если бы ты тогда согласилась быть моей… А теперь я другой. Слишком много на мне крови. И любви больше нет во мне. Вся выгорела. Только жажда осталась. Лютая жажда.

– Я утолю твою жажду, – сказала Алтан. – Ты больше не захочешь крови.

Он не понял. Он никогда ее не понимал.

Толкнул Алтан на одеяло и рухнул на нее. Даже не раздеваясь, лишь судорожно расстегнув одежду, ровно настолько, насколько это нужно, когда солдат насилует женщину в захваченном городе. Вошел в Алтан, ворвался, проник так глубоко и резко, что ей показалось – боль разрезала ее надвое, до сердца дошла, она задохнулась, а он двигался жесткими рывками, и боль становилась сильнее и сильнее, он словно рвал ее – там, и пальцы его прочерчивали кровавые полосы вдоль ее тела, впивались в бедра, он кусал ее губы, шею, грудь и не слышал, как плачет Соловей, спрятавшийся где-то в ее сердце, в единственном месте, куда Белоглазый сейчас добраться не мог. Излившись в нее, он замер. В такой миг слабеет любой мужчина. И тогда Алтан, обхватив его лицо ладонями, заглянула в глаза: «Где Сергей?»

На миг ей показалось – на нее смотрят голубые глаза Сергея. Но он моргнул – и снова светящиеся серебряные глаза волка-людоеда.

«Мы вместе. Мы слились. Теснее, чем ты со своим Соловьем. Он мой. И любовь его не спасет. Да и не существует для него больше любви!»

Улыбаясь Алтан, Белоглазый вытащил нож. Он оставлял порезы на ее коже – тонкие, узкие, от таких не умрешь, но больно… Когда он успел раздеться донага? Алтан не заметила этого, но Белоглазый сидел над ней, голый, вымазанный ее кровью. Он принялся срезать тонкие полоски кожи, словно ремешки. Она терпела без крика сколько могла. А когда вскрикнула – он вбил ей в рот кляп из какой-то тряпки, связал ее руки и продолжил кровавое пиршество. Он снова овладел ею, скользя по крови, и каждую из ран словно каленым железом жгло прикосновение его жесткого тела, соленого от пота. Ей казалось – он покрыт жесткой шерстью, и эта шерсть скребет ее раны.