1937 году профсоюзы распределяли путевки в туристические поездки – как и путевки на курорты – преимущественно среди служащих. Только 20 % их доставались рабочим (колхозникам – 0,5 %). Как и раньше, отмечало ТЭУ, среди советских туристов преобладали учителя (26 % в 1937 году), служащие (20 %), студенты (16,5 %) и технический персонал (11 %) [Chapman 1963: 109; Путешествия по СССР 1938][212].

Несмотря на неравенство при распределении путевок, сведения о социальном положении туристов почти не проникали в специализированные издания. Не вызывало явного беспокойства и гендерное соотношение. В конце 1920-х годов некоторые активисты высказывали тревогу по поводу того, что женщины могут остаться за бортом туристического движения из-за своей – якобы – хрупкости. В журнале «На суше и на море» часто публиковались заметки о женщинах (особенно в мартовских номерах, посвященных Международному женскому дню), но на гендерные пропорции среди туристов официально внимания не обращалось. Туризмом занимались лучшие люди, советские люди: ударники, стахановцы, комсомольцы, солдаты, члены партии, геологи, инженеры. Читателю, задавшему соответствующий вопрос, редакция «На суше и на море» напоминала, что нет такой профессии – «турист». Советским туристом мог быть любой, кто предпочитал активный отдых пассивному[213].

«Провал означал смерть»

В соответствии с официальной политикой ТЭУ всем жителям Советского Союза предстояло стать туристами, а туризм являлся лучшим видом отдыха. Лучшими же туристами были участники небольших самодеятельных групп. Только так человек – неважно, слесарь или математик – мог приобщиться к подлинному пролетарскому туризму. Настоящий пролетарский турист вырабатывал в себе необходимые для гражданина СССР личностные качества – самодисциплину, самодостаточность, стремление к саморазвитию, – взаимодействуя с остальным членами группы и добровольно подчиняясь походному режиму. Самодеятельный турист учился проявлять инициативу, готовиться к путешествию, приобретать лидерские качества, практиковать самоограничение и самодисциплину. Группа обеспечивала ему определенный уровень безопасности, давала ощущение дружбы и радость от командной работы. И все же задача саморазвития и практика путешествий в составе небольшой группы вступали в противоречие между собой. Пролетарский турист, научившийся дисциплинировать себя и приспосабливаться к походному режиму, вполне мог отправиться в одиночное путешествие, которое являлось самой надежной проверкой для его навыков. Те самые презираемые «бродяги» могли считаться идеальными советскими гражданами. Обратимся к истории Г. Л. Травина, в одиночку объездившего СССР на велосипеде в 1928–1931 годах.

Из кратких воспоминаний Травина, опубликованных в 1975 году, следует, что идея объехать страну появилась у него в 1923-м, когда в его родной Псков прибыл голландский велосипедист. После этого он начал упорно готовиться к таким же дальним путешествиям [Травин 1975: 59][214]. Отец научил его «находить еду и ночлег в лесу и в поле». Затем Травин приобрел подержанный велосипед, чтобы совершить кругосветное путешествие: начальным пунктом был намечен Псков, конечным – Москва. Он даже освоил эсперанто, надеясь, что сможет общаться с жителями других стран, и уже заказал визитные карточки, запланировав отъезд на 1925 год, но был призван на воинскую службу. Вместо Северной Америки и Африки он оказался в Ленинграде, где продолжил подготовку, изучая географию, зоологию, ботанику, фотографическое дело, занимаясь плаванием, поднятием тяжестей, греблей и, конечно, ездой на велосипеде. С течением времени его планы претерпели изменения: теперь вместо кругосветного путешествия он намеревался объехать Советский Союз по его периметру. Демобилизовавшись в 1927 году, он испросил разрешения отправиться на Камчатку, Дальний Восток, чтобы «испытать себя в совершенно незнакомых условиях». Там он «строил первую электростанцию… потом работал на ней электриком» и продолжал тренироваться. «И, только убедившись, что велосипед… нигде не подведет, отправился из Петропавловска-Камчатского во Владивосток» [Травин 1975: 59].

Травин проехал 40 000 километров вдоль границ СССР, посетив крупные города и небольшие селения в Сибири, Центральной Азии и Закавказье. Однако вблизи западной границы ему проехать не удалось. Из Крыма он отправился на север, в Харьков, Москву и, наконец, в Ленинград, где оказался в октябре 1929-го – через год после начала путешествия. Из Ленинграда он двинулся на Север, в Арктику, где путешествовал два года, проезжая по льду замерзших морей, переправляясь через реки, оказываясь под лавинами, порой оправляясь от травм. Он делил кров с полярниками, местными жителями и русскими поселенцами. В сентябре 1931 года Травин прибыл в Уэлен, районный центр на Чукотке, на крайнем северо-востоке страны. Там пригодились его навыки электрика – пришлось починить радиостанцию, откуда он отправил сообщение на Камчатку: «Путешествие вокруг СССР закончено. Глеб Травин» [Харитановский 1965:188]. Затем ему пришлось добираться до бухты Провидения, откуда должен был отойти пароход на Камчатку. Травин снова оказался в Петропавловске-Камчатском 24 октября 1931 года, через три года после старта.

Рассказ о путешествии Травина читается как первоклассный приключенческий роман, а сам он предстает бесстрашным борцом со стихиями – одиноким странником, «бродягой», ненавистным Обществу пролетарского туризма. Кроме велосипеда, у него не было с собой почти ничего: одежда на себе, кое-какой инструмент, галеты, шоколад, винтовка, купленная в Архангельске, альбом, куда он вклеивал марки из посещенных им мест, толстый пояс с медными буквами «Глеб Леонтьевич Травин», чтобы его могли опознать в случае какого-нибудь несчастья. Он также вез с собой визитные карточки с надписью: «Вокруг света на велосипеде. Глеб Травин». В Средней Азии с ним произошел забавный случай.

В Душанбе в мае 1929 года я зашел в редакцию местной газеты с просьбой перевести на таджикский язык надпись на нарукавной повязке: «Путешественник на велосипеде Глеб Травин». Редактор смутился, не зная, как перевести слово «велосипед». Велосипедов тогда почти не было в тех краях, и это слово мало кто понимал. В конце концов велосипед перевели как шайтан-арба – «чертова телега» [Травин 1975: 58].

В Арктике, на западном побережье Новой Земли, его приняли за «черта-людоеда». Однажды Травин ночевал в открытом море, и рядом с ним образовалась трещина. Снег, которым он укрывался вместо одеяла, превратился в лед. Он сумел освободиться при помощи ножа, прикрепленного к поясу, и добрел вместе с велосипедом до ненецкого чума. Поняв, что пальцы ног обморожены, и опасаясь гангрены, он ампутировал их внутри чума, в котором нашел приют. Во время операции Травин не выказывал признаков боли, и сидевшие в чуме женщины бросились наружу с криком «Кели!» (черт). Позже он побывал на ледоколе «Ленин», но скрыл свои повреждения от корабельного врача, чтобы тот не помешал ему продолжить путешествие [Травин 1975: 56–58].

Травин не был отшельником, но стремился держаться вдали от цивилизации. Он демонстрировал, хотя и иными способами, все качества, которые прославляли адепты самодеятельного туризма: подготовленность к путешествиям, самодостаточность, изобретательность, владение нужными умениями. Как