Страдалец Ян Непомуцкий, с головой, склоненной в нимбезолотых звезд, возвышался над Хонзой с таким выражением на изможденном лице,словно умолял прохожих пощадить его и сделать что-нибудь с этим невыносимымтипом под его ногами: например, скинуть в реку – так же, как скинули когда-то внее самого Непомуцкого.

Петя с Карагёзом на закорках остановился против Хонзы, дождалсяконца бурного пассажа из динамиков и, едва лабух открыл глаза, подмигнул.

– Ахойки, Петё! – обрадованно гаркнул Хонза,выдыхая вулканический залп пара изо рта.

– Давай, покажи класс!

И наклонился, щелкая кнопками, выискивая нужную пьесу надиске. Это была их давняя игра: если Петя оказывался на мосту, а Хонза сиделтам со своим жалким инвентарем и довольно жалким уловом, тот врубал «Минорныйсвинг» Джанго Рейнхардта, и пару минут благосклонный Петя подтанцовывал,собирая публику. Толпа набегала сразу – он с первых же па издали притягивалтуристов. Все-таки люди, самые разные, отлично чувствуют то, что Хонза называл«покажи класс!». Иногда, если не слишком торопился, Петя одалживал у Иржи,работавшего рядом, под святым Антонием Падуанским, печального гитариста –довольно топорную марионетку, брякающую по двум струнам раскрашенной фанернойгитары, – и импровизировал. Но в этот раз он отрицательно качнул головой,кивком указав на пса за плечами.

– Давай, давай! – умоляюще крикнул Хонза (видимо,деньжат сегодня совсем уж кот наплакал) и врубил свинг.

Странно, что эти несколько тактов вступления, нескольковосходящих нот всегда действовали на Петю, как дудка заклинателя змей – накобру. И в точности как кобра под дудкой, он медленно закачался под мелодиюсвинга – с тяжелым рюкзаком за плечами, с Карагёзом, что восседал сверху, какматрос, высматривающий землю на морском горизонте: его протез уже походил наподзорную трубу, к которой время от времени умница-пес припадал своим чернымглазом. И пока звучала музыка, Петя плыл, кружа вокруг локтя невидимую Эллис,приотпуская ее и вновь привлекая на грудь…

И, как всегда, все больше народу обступало никем неочерченный круг, и, как всегда, в конце номера публика вопила и хлопала, а вкоробку к Хонзе сыпались не только металлические кроны…

Оттанцевав, он небрежно махнул музыканту ладонью,подметающей воздух: собирай, собирай урожай! – и пошел себе, кивнув напрощание одиноко стоявшему на ветру кукольнику Иржи. Черные солнечные очки утого диковато выглядывали из-под капюшона куртки, натянутой по самые глаза;марионетка, печальный гитарист – бездарная, увы, работа, – под музыку издинамика равномерно брякала лапой по струнам: блям-блям, блям-блям. Иржи дажеперчаток не снимает – заледенел, бедняга. Оравнодушел…

Он шел по направлению к Малостранским башням, не доходя докоторых следовало бы свернуть вправо. Но у спуска на Кампу помедлил, миновалего и… вернулся опять к этим ступеням. Танец на него, что ли, так подействовал…Да вот и шотландцы же, напомнил он себе в подмогу, – а вдруг надобуквально завтра показывать номер? Как раз неплохо проверить – все ли там впорядке с механикой. Глянуть на минутку, на единую минутку. В конце концов,возможно, что та еще не проснулась… И, торопливо заверив пса, что «вот толькона минутку, на две, и сразу домой», он спустился по ступеням на остров.

Летом довольно часто давал здесь представления со своими малышами,небольшими марионетками, которых так любят дети. Куклы взбираются к ним наплечи, обнимают, общаются на разных смешных псевдоязыках.

Особенный успех имел Самурай – оскаленный, с озверелымлицом, – тот скакал, размахивая своим кривым мечом в дикой пляске, анапоследок делал себе харакири, растерянно глядя, как из живота выскакиваютразноцветные стеклянные шарики, которые с криками «банзай!» немедленнобросались подбирать дети.

По аллее деревьев, высаженных прямо на каменке, мимочугунных выгнутых скамеек, мимо барочных фасадов, образовавших стену вдольВлтавы, он шел к магазину, то бишь к «галéрее», которую Хана, будемнадеяться, уже открыла. Вообще старуха была не из ранних пташек и, несмотря навечные нарекания семьи, магазин открывала не раньше двенадцати.

Эти две комнаты с подсобкой выходили большими витринами наобе углом сходящиеся улицы. В витринах стояла и висела наша продукцияв наиболееполном ассортименте. На крыльце перед дверью горбато скалилась главнаяСтрашидла – замечательная работа Зденека и Тонды, мимо которой еще никтоспокойно не проходил. Тонда встроил в нее хитрейшую механику с фотоэлементами:оскаленная пасть Страшидлы распахивалась и клацала зубами, едва туристыпротягивали руку, чтобы пощупать куклу.

И в тот момент, когда очередная, визжащая от восторгапарочка была готова тронуться дальше, на крыльце магазина возникала толстаяХана: нет, пане, именно эта кукла не продается, она рекламная, но почему бывам, пане, не заглянуть в магазин, у нас много чего найдется интересного,лучшие кукольники Праги… – и так далее, и в общем это чистая правда, иесли закрыть глаза, то нежно-пригласительный голосок старой морщинистой сиреныеще так хорош, что улепечет на изрядную сумму кого угодно.

Да, но мы же на минуту, Карагёз, клянусь тебе, и если дверьзаперта, то мы немедленно почапаем на Вальдштейнску, под «чернехо беранка», кЛизе, оглашая воздух паровозным гудком.

Ага, открыто! – табличка «open» – «otevřeno» виситна стеклянной двери косо, но приветливо. Однако внутри пусто. Древняя грудастаякасса времен Масарика, с невероятным тщанием восстановленная Тондой, сиротливокукует в ожидании продаж. Это похоже на старую разгильдяйку. С нее станетсяуйти в соседнее заведение на чашечку кофе, бросив магазин на разграбление.Магде наябедничать, что ли? У Пети был свой резон для опасений.

Он открыл дверь (звоночек удивленно тренькнул; пароходныйгудок здесь нужен, а не звоночек, ротозеи!) и стал осторожно протискиваться срюкзаком в узкую половинку стеклянной двери, дабы не задеть, не сорватьотовсюду свисающих кукол. Оказавшись внутри, снял рюкзак и пустил Карагёза на пол.

– Хана! – крикнул он. – Ты здесь?

Из глубин помещения – из туалета, конечно, –придушенный кафельным эхом, отозвался райский голосок Белоснежки:

– Петя, ты?

– Я, я…

– Дай же человеку душевно посидеть!

– Сиди на здоровье, – разрешил он. Обошел стол скассой и устремился в подсобку.

В этой восьмиметровой комнатке, осевшей на четыре ступени ипотому слегка подслеповатой, с трудом помещались швейная машинка, газовая плитана две конфорки и небольшая стремянка. Зато во всю ширину противоположной отдвери стены воздвиглось нечто среднее между монументальным комодом и небольшимсаркофагом – нечто дубовое, рельефно-лиственное, выпукло-виноградное,рассохшееся вкривь и вкось, с широкими выдвижными ящиками, ни один из которыхне желал выползать из пазов добровольно. Все же назовем это сооружение шкафом(Магда уверяла – «страшно антикварным, из замка», – правда, не уточняла,из какого).