– Вот и получается, что Вися выкрала Корчмаря, чтобыродить дочь. И ее можно понять. Уж нам ли не знать, что случается, когда мырожаем мальчиков.

– Господи, Лиза, что ты несешь! – воскликнул он,хватаясь за голову. – Ну при чем тут! Что за дурацкие страшилки…

– Страшилки? – спокойно и холодно перебила она.Качнула головой на подушке и усмехнулась:

– Быстро же ты забыл своего сына.

Он схватил ее руку, сильно сжал, и Лиза притихла минуты надве. Но вдруг, рывком приподнявшись на локте, подалась к нему, улыбаясьболезненно, мечтательно.

– Помнишь, как он смеялся? – быстрым шепотомспросила она. – Помнишь? Внезапно, бурно, как будто вдруг увидел…

– Молчи! – сдавленно крикнул он, задыхаясь и ещебольнее сжимая ее руку. Она молча откинулась на подушку, и так, держась заруки, они долго оставались неподвижными под желтым драконьим глазом за окном.

В тишине просипели «Милого Августина» ходики… Медленномелела в аквариуме двора мутная белесая мгла, а еще через полчаса погасединственный фонарь…

Лизино лицо на подушке постепенно всплывало со дна серыхтеней: рельефно проступили скулы, испариной мерцал бледный лоб, темнелиподглазья, и белки сухих лихорадочных глаз наконец блеснули слезой.

Тогда он лег рядом, пережидая, когда она успокоится.

Вот теперь она вернулась, думал он. Вот теперь вернуласьпо-настоящему…

Она же плакала легко, освобожденно, монотонным шепотомповторяя имя, которым звала его с детства, то ли его окликая, то ли себя:

– Мартын… Мартын… Мартын… – твердила она, будто онне лежал рядом, ее обнимая, а оставался в их прошлом – в городе, где оба онибыли детьми.

Как будто он отстал и хоть и силится, но не может еедогнать. Звала и звала – почти беззвучно, – с настойчивой отчаяннойнадеждой.

«…Сегодня медсестра Шира спросила меня: «Как поживает вашамалютка-жена, доктор?».

И смешалась: видимо, у меня была идиотская физиономия.

У меня-то слово «жена» по-прежнему, даже спустя столько летпосле развода, вызывает в воображении одну лишь Майю: роскошную цельнокроеную –выражение моего деда-портного – блондинку, которую ни возраст, ни полнота непортят. Отнюдь не малютка, ростом под стать мне, она с годами приобретает лишьтерпкую горчинку зрелости… Впрочем, она и в молодости любила повторять: «Кмоему декольте идут меха и драгоценности». Этого я обеспечить ей не мог,особенно в первые здешние годы (да и в мехах тут у нас не так чтобы острая необходимость).Ну, и она со мной заскучала…

«Юж, Параню, по коханню», – говорили у нас в томсмысле, что прошла любовь, бай-бай…

Да ладно уж, мужик, признавайся: она ведь навещает тебя «постарой дружбе», а?

На ее откровенном веселом языке это называется «перепихнуться».Увы, девушка не была готова к некоторым неприятностям, которые могут настигнутьмужчину в шестьдесят восемь лет, будь он даже бравым генералом и директоромкрупного военного концерна. Так что – благородный, душевный ивысокооплачиваемый – он только в одном ее и не удовлетворяет. А я, видать,удовлетворяю только в этом. И хотя сердце, рассудок и – скажемвысокопарно! – честь велят мне гнать эту амазонку взашей, мое плечо, накотором столь удобно время от времени лежит ее голова, мои руки…

Ладно, доктор: сказано тебе – гнать взашей! Особенно есливспомнить, как, доходчиво и убедительно излагая причины развода, онавосклицала: «Я говорила тебе – защищайся!» (Произносилось сие не в дуэльном,конечно, смысле: в диссертационном.)

Ничего, доктор, бодрее, веселее… не прибедняйтесь: затопосле развода вам пришлось пережить несколько волнующих романов, не правда ли?Да и – положа руку на сердце – есть в соломенной доле еще нестарого мужика своиувесистые плюсы.

Так что по поводу моей «малютки-жены»: не сразу я понял, оком речь идет. Конечно, правду я совершенно скрыть не мог, и о настоящемположении вещей знали в клинике два моих друга. Но медсестры в эту неудобнуюисторию посвящены не были.

Поэтому я справился со своим лицом и сказал Шире:

– Спасибо, мотэк[10], она в порядке.

И задумался…

Мне никогда не нравилась Лиза… Имею в виду флюиды,предпочтения, влечение и тому подобные вещи. Очевидно, собственная физиологиядиктует и предпочтения. С высоты моего роста – а я быстро вымахал и вкакие-нибудь тринадцать лет уже носил отцовы ботинки и свитера – такиекрошечные женщины, как Лиза, казались мне недостойными внимания.

Я шутил, что не люблю рассматривать партнершу в лупу. Хотя,надо признать, была в ней какая-то хрупкая красота, как в изящной фарфоровойчашечке за стеклом витрины: дивной стройности и формы ножки, лепестки рук ссеребряными колечками. Не по росту низкий – я называл его «пунктирным» – голос,будто после каждого слова она ставила восклицательный знак. Ну и, конечно, этагустая медная грива, в ореоле которой ее бледное лицо казалось прозрачным иосвещенным изнутри, как газовая лампа…

Нет, увольте меня от описания женщин-камей и прочихювелирных украшений. А никаких человеческих, личностных качеств до известнойпоры я в ней вообще не видел.

И как могло быть иначе, если она раздражала меня, да имногих из наших с Петькой общих дружков все детство и юность: она всем нампросто осточертела, болтаясь под ногами в самые увлекательные – летние – месяцымальчишеской жизни!

Петька всюду брал ее с собой: в кино, на футбол, простошататься по городу, – если удавалось договориться с Евой, самой удачной еенянькой, пасущей ее, кажется, с трех и до семи лет. Удачнойсчитал ее Петька:любвеобильная Ева водила в дом солдатиков, и девочка ей мешала, поэтому,пользуясь вечным отсутствием Лизиного отца, та отпускала Лизу «с Пётрэкем»погулять, даже если эти гулянья затягивались на весь день, – ему онамалышку доверяла. Петькину же ненормальную тревожность, его помешанность наэтой девчонке уже тогда мог диагностировать любой психиатр.

Однажды, помню, компанией пацанов мы сидели в «Пирожковой»на Словацкой – домашний был, славный такой уголок. Его держал армянин. Все таки говорили – «пошли к армянину», потому что он то ли заведовал, то ли самповарил – бог весть, не помню. Но готовили там умопомрачительные дрожжевыепирожки: тонкое тесто, румяный бочок, полное брюхо изюма. А на запивку даваликофе с молоком, смешивая прямо в титане с носиком. Отворачивался кран, износика лился кофейный напиток.

Из «Пирожковой» мы собирались идти по третьему разу на«Загнанных лошадей…», и надо уже было поторапливаться, а пятилетняя Лиза всесидела и жевала, вытаскивая из пирожка пальчиками по изюмине и аккуратноотправляя в рот. Из-за этой копуши Петька всегда чувствовал себя перед намивиноватым, поэтому сам вызвался сбегать за билетами: нога – там, нога – здесь.Времени до сеанса оставалось – кот наплакал.