В Праге Хана очутилась в конце шестидесятых, вслед заединственной дочерью Магдой, актрисой все того же театра. Та, приехав сюда нагастроли в шестьдесят втором, втюрилась в обаятельного Зденека Прохазку, художникаНационального Пражского театра кукол. С детства привыкшая решать все вопросы иза себя, и за свою девочку-мать, Магда взялась за дело самым решительнымобразом: за две недели оперативно забеременела старшеньким, Тондой, преодолевсразу две преграды: оторопь несерьезного Зденека и бдительность человека вштатском, сопровождавшего нашу труппу. Кстати, все плодотворные торговые идеи,что работали на процветание фирмы Прохазка и прикармливали чуть не сотнючеловек вокруг, принадлежали именно этой неугомонной, дерзкой и доброй бабе.

А Хана и сейчас, в свои восемьдесят девять, не толькоуспешно торговала в семейном магазинчике на Кампе, склоняя туристов к покупкамничуть не треснувшим хрустальным голоском, но и кое-что шила и выполняла разнуюмелкую кукольную работу – например, вставляла в готовые отверстия деревянныеносы всевозможным кашпарекам, гурвинекам и спейблам…

– Негодяй, – примирительно обронил Тонда,застегивая рубашку и закатывая рукава на длинных руках. – Ублюдок, но кафэварит гениально. Я заснул в четыре!

– Ну а я совсем не спал, – отозвался тот. –Пей скорее, ты мне нужен.

И не выдержал – ушел в прихожую в сопровождении веселоцокающего Карагёза и вернулся с рюкзаком, из которого принялся немедленновыкидывать на пол майки и трусы.

– Что то значит? – спросил невозмутимыйТонда. – То есть уход от жены?

Петя молча погрузил в утробу рюкзака обе руки, осторожновытягивая куклу. Показались черная ермолка, развившиеся рыжие пейсы изнастоящего волоса, облупленное лицо. Впервые он видел куклу при естественномосвещении, если таковым можно назвать стылый зимний свет, запорошенный снежнойкутерьмой в высоком окне кухни.

Тонда отставил чашку с кофе и принялся вытирать рукиполотенцем.

– Включи верхний свет, – буркнул он без выражения,что всегда означало у него высшую степень интереса.

Петя щелкнул выключателем и, не удовлетворившисьлюминесцентным освещением, сбегал в комнату за мощной рабочей лампой. Освободивкухонный стол от прочих предметов, оба молча склонились над куклой…

В сильном свете лампы пивное брюхо Корчмаря выгляделонарочито вздутым, сам же он оказался изрядно попорченным: краска на носу ищеках облупилась, ермолка засалена до тусклого блеска, правая пейса держится начестном слове, одна бровь отсутствует. Посреди ухмыляющихся губ зияла дыра,словно какой-то злой проказник вбил туда крупный гвоздь, а потом вынул.Наверняка когда-то еще был черный лапсердак, да только нынче он отсутствовал.На жилете, на поддевке и коротких штанах ниже колен темнеют пятна плесени…Печальный вид. Итак, драгоценного семейного идола Вися держала в подвале, вполнейшей заброшенности. Что ж он, выходит, разочаровал ее, огорчил?.. Или,наоборот, так крепко надо было его скрывать, чтобы никто не увидел, никто недогадался. Только о чем?

Деревянные голова и кисти узловатых рук сработанывеликолепно. В правой руке Корчмарь зажал курительную трубку с длинным медныммундштуком. На ногах – отменно сшитые из кожи, подбитые подковками башмаки сбронзовыми позеленевшими пряжками. Тело таким куклам обычно строили из крепкой материии туго набивали опилками. Однако тут и корпус был твердым на ощупь, тяжелым, снаглухо приклеенной к нему одеждой.

– Старая кукла, – наконец одобрительно проговорилТонда. – Очень старая. Добрже. Где взял?

– Длинная история, – неохотно отозвалсяПетя. – Мне, знаешь, хотелось бы его… вскрыть.

– Блазниш? – удивился мастер. – Тут корпус издерева. Пилить его, что ли, станешь? Угробишь куклу. Его подлечить надо, и вседела. Снять краску, заново грунтовать, заново расписать… Можно хорошо продатьна антикварном салоне.

Он вернулся к изрядно остывшему кофе, а Петя унес Корчмаря ксебе на стол, с минуту посидел над ним, не прикасаясь, поглядывая со стороны,даже руки сложив на груди, будто стремился разуверить того в своем прикладноминтересе.

На самом деле он пытался угомонить толчки нетерпеливогосердца… («Это ваша кукла? – спрашивают тебя на границе. – А что там унее внутри?» – «Ничего, пане офицеже, – отвечаешь ты, – ничего,товарищ офицер, можете проверить сами».)

Ну что ж, проверим. Приступим к настоящему знакомству.

Первым делом он легонько, как по клавишам рояля, пробежалсяпальцами по костяным выпуклым пуговицам жилетки. Затем принялся нажиматьсильнее на каждую… по одному разу… по два… Склонив ухо, пытался выловитьлегчайший звук из запечатанного корпуса куклы. Два коротких, два длинных… Одинкороткий и два длинных… два-один-два… Чертова азбука Морзе – так можно сидетьмесяцами!

А на что ты надеялся? – спросил он себя. Вряд лизагадочный сквалыга распахнет перед первым встречным свою утробу: проше пана домоей копилки…

Он уже вполне овладел собой. Даже вышел на кухню и сварилсебе и Тонде еще по чашечке кофе, и они поболтали о том о сем: ужасная зима,мало туристов, проклятый кризис, продажи упали… Правда, есть кое-какие заказына выездные спектакли. В Окорже праздник какого-то святого, в Кладне –плес-бал, и в Крживоклате на день Матек – фестиваль кукол, как обычно: циркачи,кукольники, фольклорные группы – короче, приличные деньги… Еще праздник вина вМелнику, точно не помню – Магда записала, когда…

Да, пока не забыл: тут тебя искала Дагмар Кратохвилова из«Черного кабинета». Приезжают шотландские кукольники, она просила связаться искоординировать время – что-то по поводу твоего номера с Эллис.

– Мы с Эллис были в Эдинбурге года три назад, –отозвался Петя.

– Ано-ано… Вот они, кажется, видели номер, и теперьприглашают в программу. Там речь о каком-то летнем фестивале, совсем новом…

Петя стоял у окна с чашкой кофе в руке, смотрел вниз, вглубину тесного двора, заполненного снежной кутерьмой, как стакан – молочнымкоктейлем. Там играли в снежки три разноцветные курточки, две красные и синяя.

– Тонда… ты когда-нибудь имел дело с «укладками»?

– Тайнички, же йо?

– Угу… куклы, что хранят тайны. Надо уметь такую распознатьи понять, как из нее эту тайну вытянуть. И сто лет можно над этим биться. И непреуспеть.

– Все равно, – отозвался невозмутимый Тонда,опуская чашку в раковину. – Ломать старика не стоит, то нэ.

– Не хотелось бы… – задумчиво согласилсяПетя. – Но это и от него зависит.

Собственно, с чего ты решил, спросил он себя, что в этомбрюхе что-то хранится? Может быть, в нем так же, как в Хабалке КазимираМатвеевича, лежит перламутровая пуговица или еще какая-нибудь ерунда? И что,собственно, ты ищешь? И почему думаешь, что кукла имела в семье какое-то иноеназначение, чем просто старая игрушка? Только потому, что, так странно, такпоспешно и окончательно сбегая из дому, Вися ее прихватила? Не деньги (онастояла на перроне, сирота сиротой, сказал Сильва), не украшения, не вещи… однутолько старую куклу. Может ли быть, чтобы Корчмарь сам по себе что-то значил,вернее, что-то значило обладание им? Тогда почему все эти годы он валялся вподвале за мешком картошки – заброшенный, никчемный, забытый?