Надо было выйти затемно, пока Лиза спит. Несмотря на то чтов такие периоды спала она подолгу и крепко, он все же не рисковал извлечьКорчмаря на свет божий. Трудно вообразить, что бы с ней стало, обнаружь онапропавшего фамильного идола на собственной кухне.

Его не покидало настойчивое желание поскорее вынести из домурюкзак с многозначительной начинкой – как, бывает, даже самые близкие, самыеродные люди подсознательно стремятся вынести из дома дорогого покойника ипоскорей предать его земле. Чувство это возникло еще там, в Самаре, когда онувидел куклу в руках простодушного Сильвы. Поразительно!

Поразительно, что, едва за Сильвой захлопнулась дверь, он споспешностью убийцы или его пособника, вытянув рюкзак на середину комнаты ивывалив на ковер свитера и майки, быстро, не разглядывая, сунул Корчмаря внутрьи забросал вещами – как забрасывают мертвеца землей. Его даже трясло, будто онвнезапно занемог, а наутро чудилось, что Сильва с куклой приснились в мутно-ухмылчатомсне, так что он даже, тайком от Лизы, унес рюкзак в ванную и там нащупалсхороненного Корчмаря. Да… Но сейчас, как ни оттягивай момент, пришло времяэксгумации. В том, что Корчмарь не просто кукла, он был уверен.

«Знаешь, что такое – гротеск, сыну? Это когда все слишкомзабавно, когда все так смешно и нелепо, что это уже издевательство».Издевательски огромное брюхо куклы распирало поддевку и жилет, усеянный длиннымрядом костяных пуговиц. Скальпель мне!

Он снял с ребра столешницы одну из маленьких ламп-прищепок,которыми был напичкан дом (любил их за неяркий задушевный огонек), перенес ее вдальний угол комнаты, как монах – одинокую свечу в келье, и прицепил к полкенад кухонной плитой; в плавной дуге скользящего света возникали и гасли настенах лица и фигуры его кукол, смиренно повисших на нитях… Все будет хорошо,детки… Все уже хорошо.

Круг уютного света с его руки переполз на стеклянные банки ссахаром, кофейными зернами, корицей и кардамоном, погасив безмолвное братствомарионеток за его спиной.

Его работа над куклой… над своей, само собой, куклой, а ненад бравыми коммерческими ребятами для галереи Прохазок (которые,впрочем, – грех жаловаться – неплохо продавались, подкармливая в тощиезимние месяцы), всегда была как любовь, как вкрадчивая страсть, что исподвольточит сердце и нарастает гулом струнных в финале симфонии…

Сначала ты долго носишь ее в себе, не приступая к эскизам.Зарождение личности куклы похоже на зарождение ребенка – все еще смутно, вы ещенезнакомы; внезапно тебе открывается пол твоей куклы, и вдруг возникаютотдельные черты образа: суетливость, например, желание встрять в любойразговор, кроткие ручки с загребущими кистями или огромные ступни беззащитныхтощих ног…

Иногда всему предшествовало имя. Например, Фаюмочка появилсяво сне, просто влез без всякого спроса в сон своей длинной клистирной трубкойвместо носа, подмигнул близко поставленными глазками, улыбнулся мечтательнойулыбкой до ушей и спросил: «А нюхнуть Фаюмочке здесь дадут?» И Петя проснулся сэтой самой улыбкой до ушей и побежал в мастерскую – скорее зарисовать его,прохвоста.

Скелетик – тот, наоборот, мерцал: то появится, то исчезнет.Пугливым был, но очень кокетливым, даже жеманным. Поначалу вообще перед глазамивозникали только забавно откляченные тазовые кости, которые принимались крутитьхула-хуп. Петя долго не мог придумать ему выражение лица, которого, понятно, недолжно было быть – ведь вместо лица имеем дело с голым черепом. И вдруг в одинмиг (это случилось, прости меня, Господи, в одну из самых истерзанных их сЛизой ночей, после ссоры, примирения и вновь ужасной ссоры, после которой – ужепод утро – она, подвывая, как ушибленный ребенок, вползла на него и бессильнораспростерлась, запорошив его лицо волосами, и так они лежали, обнявшись, иничего лучшего в их жизни еще не было…) – именно в эту минуту он придумал,что крышка черепа откидывается и Скелетик (а тот еще и вороватым оказался),весь свой неправедно добытый трофей складывает в шкатулку-череп. При этом унего блаженно отвисала нижняя челюсть – это решило дело. Публика помирала сосмеху, когда Скелетик, бесстыдно вихляя бедрами и вращая глазными яблоками спронзительно синими точками зрачков, вытягивал из кармана какого-нибудьгосподина носовой платок или портмоне и складировал к себе в черепушку свыражением полного кайфа. При этом захлопнутая челюсть и грустно опущеннаяголова мгновенно преображали его в застыдившегося парнишу. Покручивая задницей(не забываем, конечно, про седьмой позвонок, но попа – она подвижна, КазимирМатвеевич, тут вы были не правы; попа – она таки выражает движения души!),пристыженный Скелетик подваливал к господину и покорно склонял башку, откидываякрышку черепа, безмолвно предлагая покопаться в складе наворованного. Тогдаумиленная публика бросала ему денежки прямо в его копилку – Скелетик приносилнеплохой доход своему создателю.

Бесшумно двигаясь по мастерской, Петя засыпал кофе в турку,налил воды из чайника и поставил на огонь.

Да… А Биндюжник – вон висит, полуотвернувшись (мой дорогой,мой самый душевный, – ты прав, давненько мы тебя не проветривали), –тот возник в старой чешской пивной, после второй кружки пива. Вошел в двери:широкий и могучий в грудной клетке, но на коротких ножках. Подкатился к стойке бара,ловко взобрался на высокий табурет и выдул своим роскошным басом:«Большую-сам-знаешь-что-Пепичку…»

Не успел бармен поставить перед ним литровую кружкупльзеньского темного, как Петя увидел, что это – кукла, что на самом деле кнему пришла его новая кукла. Мягкая перчаточная голова на грудной клетке,огромное самоуважение, огромные амбиции, доверчивость цыпленка… Вытащил блокноти принялся работать прямо там, за столиком пивнухи.

Совсем другое дело – Пипа Австралийская. Та с самого началазнала, чего хотела, настаивая на лягушачьей голове. Это было драматическимрешением, он долго мучился, сделал множество эскизов, выбирая голову дляграциозного тела. Даже наперекор интуиции сделал из заготовки женскую голову…Нет, Пипа, тогда еще безымянная, просила, даже требовала голову лягушки. И онсдался. И когда немыслимая жабья башка была посажена на это восхитительноетело, вдруг родилась какая-то новая Пифия. И – боже ж мой – как она танцевала!Как шаманила и что она несла этим квакающим мерзким голосом!

Она пользовалась небывалым успехом именно на корпоративныхвечеринках. Ей задавали вопросы, она предсказывала будущее – в основном вотношении служебных романов. Разевала широкий рот, задумывалась и принималасьмеленько хихикать, постепенно заражаясь сама от какой-то своей мысли, рассеиваявокруг семена этого скабрезного подозрительного смешка… и вдруг, прикрывбольшие выпуклые жабьи глаза с длиннющими ресницами, изрекала нечто такое,после чего наступала смущенная тишина в рабочем коллективе. Ну просто гром средиясного служебного неба…

Всю ночь валил оглушительный снегопад, и сейчас за глубокимчерным окном во дворике простерся дракон с цепью пухлых горбов, желтоватый оттихого света из комнаты. Там, за стеклом, в мельтешении снежных слепней, вхороводе призрачных кукол двигался призрачный Петя с туркой в руке.