Оттого и дух в квартирке был, как в теплице – сыроватый идушный, сладко одуряющий. А когда еще к нему присоединялись запахи пышек смаком или котлет!

А когда еще на плите курился дымок над баком с вываркой –ведь основным Басиным хлебом была не нищенская пенсия, а стирка и глажка полюдям (Бася дешево брала и неистово честно стирала), – тут уж впору былоощутить себя на берегу какой-нибудь Амазонки и впасть в тропический транс, вкотором, глядишь, можно узреть и пятнистого питона, укрытого среди цветов илиан…

И вообще, вся Басина квартирка оказалась напичканной забавнымииностранными вещами, с которыми можно было придумывать бесконечные истории:фаянсовый старинный рукомойник влюбился в чугунный утюжок, а стеклянная, сженственными бедрами, керосиновая лампа ревновала и мучилась… Главное же: вуглу комнаты царственно сияла в полумраке изразцовая темно-зеленая печь, скороной и бронзовой дверцей. Вот этот заколдованный замок, который Петя окружалпальмами и увивал лианами, да поднимал мост навесной – от ночных врагов, –этот замок стал резиденцией старинной ветви испанских герцогов, и целыми днямиПетя разыгрывал страшенные драмы в том семействе, которому недоставало лишьнаследника, уж какого-нибудь завалящего плевого наследника… И вот однаждыно-очью некая фея оставила на туалетном столике бездетной герцогини ма-а-аленькийпозолоченный орешек…

Они своеобразно объяснялись: Бася понимала, но не говорилапо-русски, мальчик немного понимал, но не говорил по-польски, – хотявполне польским Басин язык назвать было никак нельзя; так и шла беседа, иногдаобоюдно-бестолковая, но всегда обоюдно-душевная. Сама Бася осталась жить впрежнем мире «за Польски»: все улицы именовала по-старому, ходила в костел,проезжая в трамвае мимо собора, крестилась; разговаривала смешно: хулигановименовала «батярами», лужи – «баюрами», чай жидкой заварки презрительноназывала: «сики свентей Вероники», и вообще чуть не каждую фразу начинала стипичного зачина певучей «львовской гвары» – «та ё-ой»…

Берегла Бася не только старые вещи, но и какие-то старыеобъявления и рекламные листки: на стене над комодом была прикноплена листовкаоснованного в 1782 году ликеро-водочного предприятия Бачевского, «цесаря икороля придворного поставщика».

И только несколько лет спустя Петя смог по-польски прочитатьи с грустью вздохнуть по «первостатейным деликатнейшим ликерам и настоящимпольским водкам, а также наливкам на утонченнейших фруктах, недостижимым почасти качества».

* * *

Всю первую неделю каждый день они с Басей ходили гулять вогромный Стрыйский парк, где в лакированном пруду картинно отражались белые лебеди,а в оранжереях цвели диковинные цветы; где вечерами, под вальсы Штрауса,нежно-победно выдыхаемые духовым оркестром, под липами и каштанами леталисумасшедшие майские жуки, и чинно прогуливались целые семьи, и бегали всалочки, звонко окликая друг друга, как в театр одетые девочки, в белых гольфахс бомбошками и клетчатых юбочках…

Еще они с Басей ездили на гору Высоки замэк, и панорама, та,что открывалась с первой террасы, оставила Пете предпочтения на всю жизнь:настоящий Город – волшебный кукольный город – должен стоять на холмах,вздуваясь куполами, щетинясь остриями и шпилями церквей и соборов, вскипаяокруглыми кронами деревьев и вспухая лиловыми и белыми волнами всюду цветущейсирени, в россыпях трамвайных трелей, в цоканье каблучков по ухабистой булыжноймостовой…

И всю жизнь потом ему снилась плавная, как развернутыйсвиток, трамвайная дуга: мимо площади Мицкевича, мимо кафедрального собора идальше, дальше, все вверх и вверх, – в сторону Русской улицы, где вдаливозникает острый силуэт Костела кармелитов.

Через неделю после приезда Петя совсем прижился и даже, сосвязкой деревянных прищепок на шее, помогал Басе вывешивать на чердаке белье.Бася брала простыню за два конца, Петя за два других, они расходились, как вменуэте, и вытягивали полотно ровненько, уголок к уголку, – это былозалогом последующей легкой глажки.

Наконец Бася позволила ему «спацеровать самéму», снастоящим рублем в кармане. «Купуй то, на цо сэрцэ почёнгнэ», – сказалаона, и это было счастьем, потому что «сердце потянуло» на длинную и просторнуюплощадь под названием Рынок, где и провел он целый день, забредая на соседниеулицы, совершая круги вокруг фонтана, над которым – в какую бы сторону ты ниподался – висела, вспыхивая под разными углами в разных местах, короткая веернаярадуга.

Лики и фигуры – эти куклы – были тут везде: на фасадахдомов, над брамами и окнами, в основании круглых, как бокал, узорныхбалкончиков, в нишах, на портиках… Это взволновало его и даже потрясло: театрвырвался на улицу и правил бал, незаметно затягивая в волшебную игру целыйгород.

Он подолгу застревал перед каким-нибудь каменным львом снасупленными бровями и растрепанными патлами или перед четой ангельских ликов,подпертых тесной парой распушенных крылышек, как на старинных картинахподпирают подбородки маркиз и графинь крахмальные жабо.

Мальчик был очарован, покорён, счастлив: наконец-то оноказался там, где и должно жить людям. Таким и должен быть настоящий кукольныйгород.Такой – кукольной – и должна была оказаться добрая волшебная Бася.

А на рубль он купил два «тошнотика» по четыре копейки – такназывали здесь пирожки с требухой, очень вкусные, а вовсе не тошнотные;и еще купил в магазине «Забавки» сразу две коробки пластилина, чтобнадолго хватило. И весь вечер лепил, что ему особенно днем приглянулось:бородатого мужика, волокущего на каменном плече огромную секиру. У того таквыразительно была отставлена могучая нога в ботфорте, так напружинился бицепсна правой руке, поднявшей секиру, и он так ощерился – будто от душизаматерился.

Сидя на кушетке меж двух раскидистых фикусов, Бася подрубалапростыню и поглядывала на мальчика с умиленной любовью: вон как славно ониграет сам с собою, яке милэ, не капришнэ, не роспэсчонэ дзецко… Легкийребенок. Вылитая Катажынка в детстве.

А на другой день с этим «легким ребенком» стряслась та самаяистория.

Утром мальчик ушел гулять, а Бася приступила к стиркерубашек пана Станислава Кобрыньского. Их надо было отнести уже завтра утром,накрахмаленными и выглаженными, а она всю неделю проволынила, прогуляла сПётрэкем. Так пора и честь знать.

Стирка шла полным ходом, вода лилась, полураздетаявзопревшая Бася полоскала-выкручивала в ванне рубашки пана Станислава.Производственный процесс, как обычно, сопровождался фальшивым исполнением двухлюбимых мелодий: милого довоенного танго «Тылько едно слово, кохам…» и другой,известной песни, какой она помнила ее в исполнении Щепка и Тонька, популярныхрадиосатириков с довоенной «Веселой львовской фали». Те под гармошку пели,задушевно так: «Бо гдыбым се кедысь уродзич мял знув – то ты-илько вэ Львове»[6]. Бася, говорившая с ярко выраженным, тягучим львовскимакцентом, произносила «вэ Львови»… – «И если б я где-то еще мог родиться –так то-о-лько во Львове…»