— Хотите что-то попросить? — поинтересовалсяГенрих странным тоном.

— Яблоко, — хмуро ответила Наташа.

— А что-нибудь посущественней? Может быть, попроситежареную курицу? — не отставал эконом. — С оливками и морковнымсалатом?

— А у вас есть?

Генрих пошевелил усами, подошел к двери и захлопнул ееногой.

— Андрей Алексеич, — шепотом объяснил он, —велел давать вам только то, что вы попросите.

Сказал, что надо исправлять ваш несносный характер.

— Так и сказал?

— Слово в слово.

«Ах, негодяй! — усмехнулась про себя Наташа. —Мелкая мужская месть. Он не может мной управлять и не хочет с этим смириться».

Было около полуночи, когда она наконец собралась ложитьсяспать. Подошла к окну, чтобы поплотнее задернуть шторы — а то вдруг Бубрик и еерешит сфотографировать? Под кустом шиповника она увидела целующихся Марину иВалеру.

«Самое место, — подумала Наташа. — У папы подокном». И тут же ее пронзила мысль: комната мальчишки пуста! Он теперь богзнает, когда в нее возвратится, может, только под утро. Самое время узнать, чтоу него под подушкой. Вряд ли он сообразил, что она видела и все поняла.

Одернув ночную рубашечку с подругиного плеча, Наташавысунулась в коридор и, никого не заметив, совершила короткую перебежку дососедней двери. В комнате Козлова горел свет, постель была разобрана и смята,на тумбочке обложкой кверху лежала книга. Вероятно, он уже улегся и читал,когда Марина вызвала его на улицу. Наташа сунула руку под подушку и нащупаланечто. Вытащила, взглянула и от разочарования села на постель. Чертовывлюбленные! От них одна только головная боль.

Под подушкой обнаружилась фотография Марины. Вот зачемКозлов пробирался в Наташину комнату! Целая стена в этой комнате была увешанафотографиями семьи Покровских. Вероятно, прежде его уже оставляли здесьночевать и, возможно, даже в той самой комнате, которая теперь досталась ей,Наташе. В тот раз он ничего не стырил — наверное, любовался снимками со своегоспального места.

А в этот раз любоваться оказалось нечем, и он решил умыкнутьхотя бы одну фотокарточку любимой девушки. Хотя это и странно…

Наташа недодумала свою мысль до конца, повертела трофей вруках и тут увидела паука, который подползал к ее ступне. Повинуясь инстинкту,она подобрала под себя ноги и тут… В комнату вошел Покровский.

— Что это, черт побери, вы тут делаете?! —зловещим голосом спросил он, и желваки заходили на его скулах туда-сюда, словнопоршни.

— Ничего особенного, — пожала плечами Наташа,прекрасно представляя, как она выглядит со стороны. — У меня… У менятуалетная бумага закончилась. Вот, зашла попросить по-соседски.

— А почему вы не зашли к Генриху? — клокоча отярости, поинтересовался Покровский.

— К Генриху неудобно. Он за целый день устает, а я емубуду мешать спать. А мальчишка — тот ничего, выспится!

— Вы врете, — заявил Покровский.

— Можете пойти и посмотреть — туалетной бумаги у менянет. И вообще — с какой стати вы инспектируете комнаты по ночам?

— Мне показалось, что хлопнула входная дверь, хотясегодня я запер ее на ключ.

— Ее наверняка открыла ваша дочь — она пошлапрогуляться.

— Я вышел в холл и тут увидел, как вы тайком пробралисьв козловскую комнату.

— Если вы заметили, в козловской комнате нет Козлова.

— И вы влезли в его кровать, чтобы его дождаться.

Покровский развернулся и вышел. Наташа немедленно слезла спостели, вернула фотографию на место и высунулась в окно, чтобы убедиться, чтопуть к отступлению все еще свободен. Влюбленные покинули свой пост иотправились в беседку — там, вдали, белела Маринина кофточка.

Не успела она выйти в коридор, как Покровский выскочил изкомнаты Генриха ей навстречу.

В руках у него была большая упаковка туалетной бумаги — вдва ряда. Он шагнул к Наташе и молча сунул ей свой трофей. И побежал вниз полестнице в темноту.

— Мерси, — буркнула она ему вслед, плотно прижалабумагу к себе и, протопав еще несколько шагов, вошла в свою комнату.

Она не успела сообразить, почему сейчас здесь так темно —ведь лампа оставалась включенной.

Сделала только один шаг внутрь, и тут кто-то обхватил еесзади за горло. Блеснуло лезвие, и нож вонзился в рулон туалетной бумаги. В тотже миг Наташа так заорала, что у птичек, живших под крышей дома, сделалсясердечный приступ.

Покровский ворвался в ее комнату, словно торнадо. Включилсвет и увидел Наташу, которая вертелась вокруг своей оси, согнувшись пополам.

— Вы что?! — закричал он. — Вы умираете?!

— Папа, папа! — позвала с улицы Марина. — Онпобежал туда!

Покровский высунулся в окно и услышал, как где-то поблизостизаревел мотоцикл. Сначала взвыл мотор, затем звук его стал стремительноудаляться. Запыхавшиеся Марина с Валерой подняли головы и начали объяснять скрыльца:

— Мы сидели в беседке, болтали… И тут раздался крик. Иэтот человек выскочил на карниз, потом схватился за плющ и в один миг оказалсяна земле. Он был весь черный.

— Негр, что ли?

— Мы не разглядели, — развел руками Валера.

В комнате Марины в этот момент появился Генрих в длинномхалате и шлепанцах. Усы у него стояли торчком, словно он собирался на войну илихо закрутил кончики. В руках в качестве оружия эконом держал керамическуювазу.

— Вы можете объяснить, что случилось? — спросилПокровский так сердито, словно это Наташа на кого-то напала.

Несмотря на пережитое потрясение, мозг ее четко заработал.Если она сейчас распустит язык и все расскажет ему о собственных неприятностях,он запросто прогонит ее вон. Мало ему своих преступников, тут еще посторонниенавязались? Нет, ни за что она ему не признается в том, что произошло.

— Чего хотел этот человек? — продолжалдопытываться Покровский. — Он вас напугал?

Дурацкий вопрос! Еще бы он ее не напугал! Он напугал ее досмерти.

— Он, — сказала Наташа, пытаясь перевестидух. — Он меня… Того… Домогался.

— Что-о?! — завопил разъяренный Покровский. —Во всем поселке не нашлось другой женщины, чтобы ее домогаться?! Вы одна такаянесравненная, что необходимо было лезть ночью в окно второго этажа?!

Она решила, что он сейчас затопает ногами и начнетрасшвыривать предметы, поэтому втянула голову в плечи.

— И как вы успели понять, что он вас домогался?! Прошловсего две секунды, как вы в комнату вошли!

— Андрей Алексеич, — удивился Генрих. — Чеготы на нее орешь-то?