— Мне интересна ваша личная жизнь.

— Моя личная жизнь не имеет к вам никакого отношения.

— Ничего себе! Вы находитесь под моей крышей, я хочузнать, с кем имею дело. Не вздумайте визжать, как кошка на колокольне. Вы жилив гостинице под тремя разными фамилиями! — Наташа повернулась ипошла. — Куда это вы собрались?

— Я собралась идти и работать на вас.

— Неужели вы вспомнили о работе? — преувеличеннолюбезным тоном поинтересовался Покровский и помахал книжкой у нее перед носом.

— Я не забывала о ней ни на секунду.

— Да что вы! Когда усядетесь, не забудьте поглядеть начасы.

Наташа сочла, что оправдываться — ниже ее достоинства, идействительно отправилась в кабинет. Никто ей больше не мешал, и она просиделаза компьютером до самого обеда. Обедать ее не позвали, Она долго маялась,надеясь, что сейчас все-таки кто-то придет — Генрих, или Марина, или Лина, илисам Покровский, в конце концов. Но никто не пришел, и она вконец разобиделась.

Гости разъезжались — она слышала, как заводили машины, какпрощались на крыльце. О ней никто не вспомнил. Она вышла в холл только вседьмом часу и сразу же увидела Бубрика. Развалившись на диване, он о чем-то сумным видом разглагольствовал, глядя на собеседника. А на ногах у него были тесамые светлые ботинки, которые Наташа недавно видела висящими на суку. Онаузнала их, что называется, с первого взгляда. Покровский сидел напротив Бубрикав кресле и вполуха слушал его, время от времени кивая и приговаривая:

— Ты совершенно прав, Аркадий. Совершенно прав.

На самом деле все его внимание было приковано к Марине иВалере Козлову, которые стояли возле магнитолы и «заводили музыку». Маринасовершенно по-девчоночьи хихикала, толкала Валеру в бок, распушала ему волосы,клала ручку на плечо, а тот краснел, и все валилось у него из рук от смущения.Исподтишка он постоянно следил за Покровским, словно за злой собакой, котораялежит на подстилке и косит на него глазом.

— Здрасте! — сказал Бубрик, узрев Наташу, и впорыве галантности на пять сантиметров оторвал зад от дивана. А потом приподнялвоображаемую шляпу.

— Хорошая у вас обувь, — вместо приветствиязаметила она. — Где брали?

Покровский невольно опустил глаза и, узнав свои ботинки,потрясенно моргнул несколько раз подряд.

— Вы мне не поверите! — радостно засмеялсяБубрик. — На дубу взял. Висели себе как ни в чем не бывало.

— На каком дубу? — странным голосом переспросилаМарина, бросив Валеру возле магнитолы и придвинувшись поближе. — Эти вотботинки?

— Нравятся? — Бубрик выставил вперед одну ногу иповертел так и сяк, чтобы всем хорошо было видно. — Правда, они мне напару размеров велики, но я это переживу. По всему видно, ботинки дорогие…

— Сто пятьдесят баксов, — подтвердил Покровский.

— О, надо же! А что это вы все так насторожились?

— Видите ли, Аркадий, — сказала Наташа, пытаясьподавить в себе отвращение к Бубрику, — эти самые ботинки проходят по делуоб убийстве бывшей жены Андрея Алексеевича. Вероятно, в них был преступник,когда отправил ее на тот свет. Их вся милиция ищет.

Не успела она договорить, а Бубрик уже разулся-с такойскоростью, словно ему сказали, что под стельками башмаков прячутся скорпионы.

— Я ничего не знал, — трусливо заявил он иотодвинул ногой в зеленом носке злосчастную пару обуви.

— Так где ты их нашел? — уточнил Покровский,наморщив лоб.

— Они, Андрей, на дереве висели! — с жаромпринялся объяснять Бубрик. — Вон, видишь, дуб?

О" вскочил, подбежал к окну, отпихнув по дороге ВздеруКозлова, и дрожащим пальцем показал в нужном направлении.

— Вот на этом дубе и висели, друг с другом шнуркамисвязанные. Я подумал — какая находка!

Мне даже в голову не пришло, что это такой тайник. А уж темболее что дело как-то связано с убийством…

— А зачем вы на дерево полезли? — с подозрениемспросила Марина, и Наташа немедленно поддакнула:

— Действительно, зачем?

И тут же прикусила язык. Нет, она не собирается сейчасвыдвигать против этого типа обвинения!

Надо сначала выследить его, все про него узнать, иначе онбудет отпираться и выставит ее полной дурой. Дурой ей выглядеть вовсе нехотелось. Особенно перед Покровским.

— Так я.., зарисовки делал. С высоты птичьегополета, — немедленно соврал художник.

«Да уж, зарисовки, — подумала Наташа. —Фотоаппаратом. В женской спальне. Ничего, дружок, живи покуда, потом сочтемся».Почувствовав, что в воздухе сгустились тучи, Бубрик торопливо попрощался, ловкостянул с себя носки и босой отправился восвояси.

— Черт знает, что такое! — рассердилсяПокровский. — Как мои ботинки оказались на дереве? Или Аркадий врет?

Чтобы случайно не проболтаться про Бубрика, Наташа ушла накухни и попросила у Генриха яблоко. Она была уверена, что он немедленноспохватится — как это, у него человек не обедал? Но Генрих стоял с поджатымигубами и, выдав ей яблоко, отвернулся к разделочной доске. Интересно, что быэто значило?

С яблоком в руках она проследовала по коридору и рывкомраспахнула дверь. В библиотеке сидел аспирант Коля Лесников и читал какой-тостарый журнал. Наташа тут же решила, что журнал он взял для вида, а на самомделе все еще мучает себя обидой на братьев Покровских, обманувших его лучшиенадежды.

— Извините, — сказал Лесников, вскакивая при видеНаташи. — Марина обещала показать мне редкую книгу. Вот я тут.., жду. Выне знаете, где она?

— Знаю. — Наташа сделала шаг вперед, зацепилась закрай ковра и, разинув рот в немом крике, с вытянутыми вперед руками полетелавниз.

Лесников совершил головокружительный маневр, отбросив всторону журнал и скакнув ей навстречу. Он поймал ее в объятия, и Наташа еще неуспела толком подтянуть ноги, когда в библиотеку заглянул Покровский. Иначепросто и быть не могло.

— Вы собираетесь, черт побери, работать? — рявкнулон, увидев, как они обнимаются.

— Да что вы, Андрей Алексеич! — воскликнулЛесников, но Покровский только рукой махнул и с досадой бросил:

— А!

И покинул помещение.

— Смерть бывшей жены очень на негоподействовала, — оправдал хозяина дома Лесников, помогая Наташе принятьвертикальное положение.

— Спасибо вам, голубчик, — пробормотала она тоном добройтетушки. — А. Марина там, занимается гостями. Развлекает всех, комувнезапно стало скучно.

На ужин ее тоже не позвали, и Наташа приуныла. Голод сверлилжелудок, поэтому она взяла гордость под мышку и отправилась к Генриху.«Конечно, может, он и преступник, — подумала она, — но все-таки еще иэконом! И обязан кормить всех, кто гостит и работает в доме. У нее, по крайнеймере, работа с проживанием и питанием. И куда подевалось питание?»