«Все верно, – подумала Настя. – Были такиесвидетели, они живут на четырнадцатом этаже. В тот вечер вернулись с банкета».

– Еще какие машины помните?

– Еще… Еще была длинная такая машина, я не знаю, какона называется. Ее поставили чуть дальше, мне с балкона была видна только частькапота.

– И кто на ней приехал?

– Мужчина с собакой. Она все время лаяла.

– Большая собака?

– Нет, крошечная, он ее на руках нес.

«И это было. Господи, неужто она сама убила? Эх, все быпреступления так раскрывались! Убийца помучился-помучился да и признался черезтри недели. И что мне теперь с этой убийцей делать? Она же совершенносумасшедшая. Не сажать же ее в камеру, она там всех с ума сведет или самачто-нибудь отмочит».

– Людмила, вы хорошо понимаете, что у нас с вами тутпроисходит? Вы признаетесь мне в совершении тяжкого преступления. И если судсочтет вас виновной, вам грозит суровое наказание.

– Да, я понимаю, – спокойно ответила Исиченко, ноблеск ее глаз Насте не понравился.

– Вы готовы повторить ваше признание в присутствииследователя и подписать протокол, в котором будут записаны ваши слова?

– Я готова, если это недолго.

Настя быстро набрала номер телефона Ольшанского. Его женасказала, что Константин Михайлович тоже «отсиживает» на работе, но впрокуратуре Настя его не застала. Она дозванивалась по нескольким телефонам,пока наконец ей не сказали, что Ольшанский выехал на какой-то избирательныйучасток, потому что некто позвонил и сообщил, что там заложена бомба. Настясовершенно растерялась, она плохо представляла себе, как должна поступить.

– Людмила Борисовна, вы могли бы написать все то, о чемсейчас мне рассказали?

– А следователь?

– Я не могу его найти, он выехал на происшествие.Конечно, я хотела бы, чтобы вы его дождались, но раз вы просили долго вас незадерживать, то на всякий случай напишите признание собственноручно.

– Хорошо, – вздохнула Исиченко. – Если такнадо, я напишу.

«Грош цена этому признанию, даже собственноручнозаписанному. Единственная улика – это совпадение деталей. Если бы онапризналась сразу, можно было бы поработать со следами. А через три недели дапри такой погоде – какие уж там следы…»

– В чем вы были одеты в момент убийства?

– В куртке, – удивленно подняла глаза Исиченко.

– В какой именно?

– Черная кожаная куртка на меху.

– Где она сейчас?

– Дома, висит в шкафу.

– Мы должны будем ее изъять.

– Конечно, если так нужно.

«Уже хорошо, – перевела дух Настя. – На курткедолжны остаться следы пороха. Если их там не окажется, значит, ее признание –чистая «липа». Или бред больного воображения, или она кого-то выгораживает,кого-то, кто вертит ею, как безмозглой куклой».

– Какое было оружие? Пистолет или револьвер?

– Но я же его оставила там, возле Леонида. Разве вы егоне нашли?

– Нашли.

– Тогда почему вы спрашиваете?

– Так положено, правила такие.

– Пистолет.

– Какой марки?

– Я не разбираюсь. Но он был с глушителем.

– А вы точно уверены, что пистолет? Вы же неразбираетесь.

– Леонид сказал, что будет спрятан пистолет. И потом, яже знаю, у револьверов барабан, а у пистолетов – магазин.

– Вы держали оружие голыми руками или в перчатках?

– В перчатках.

– Где они сейчас?

– Дома.

– Их мы тоже должны будем изъять.

– Пожалуйста, если нужно.

«Еще легче. Интересно, почему она не выбросила перчатки? Скурткой понятно – дорогая вещь, жалко. Но перчатки-то! Зачем она хранит ихдома? Неужели чувство самосохранения у нее полностью притупилось? Или она нечитает детективов и не знает, что на перчатках, как и на коже рук, остаютсячастицы пороха? А еще следы смазки…»

– Где был спрятан пистолет? В каком месте?

– Между дверьми, которые ведут с балкона на лестницу.Они тоже двойные, и между ними, в глубине, есть такая ниша. В этой нише лежалакоробка, а в ней – пистолет.

– Какая коробка? Опишите ее.

– Как же я могу ее описать? – удивиласьИсиченко. – На лестнице лампочки не горели, там было совершенно темно, яее на ощупь нашла. Леонид сказал, что она там будет, она там и была.

– Ну, хотя бы примерно. Из-под обуви, из-под торта? Начто она была похожа?

– Не из-под торта, это точно. Коробки от торта обычноквадратные, а эта была как будто из-под обуви, но какая-то не такая…

– В чем именно не такая?

– По размеру похожа, а на ощупь другая. Не шершавая, агладкая.

«Черт бы ее взял, эту убийцу-шизофреничку. При осмотредействительно нашли коробку, и именно там, где она говорит. Коробка из-подмагнитофона, оклеенная глянцевой яркой бумагой. На экспертизу ее не посылали,решили, что просто кто-то выбросил. Если Исиченко кто-то инструктировал, то этодолжен быть очень умный и предусмотрительный человек, который сообразил, что налестнице было совершенно темно и разглядеть коробку она не могла. Если бы онасейчас сказала мне, что коробка была из-под магнитофона, я бы моментом уличилаее во лжи».

Настя замолчала, а Людмила снова склонилась над столом ипродолжила творить собственноручное признание в убийстве. «Как плохо, что нетОльшанского! И где, интересно, эта коробка? Не дай бог, выбросили… Кто ж могпредполагать, что она имеет отношение к преступлению».

Настя вспомнила, что сегодня видела в буфете эксперта ОлегаЗубова, и потянулась к телефону. Олег – известный Плюшкин, никогда ничего невыбрасывает, у него все годами копится, зато ничего не пропадает.

– Олежек, у меня к тебе нескромный вопрос, –начала она.

– Через буфет, – тут же последовал ответ эксперта.

– Хорошо, как скажешь. Только ответь мне, пожалуйста, утебя ничего нет по убийству Параскевича?

– Это писателя, что ли?

– Угу.

– Не, Настасья, писателем я не занимался.

– А кто?

– Баба Света. Она тогда дежурила, на место выезжала. Тыж ее знаешь, она над теми образцами, что сама собирает, как курица надцыплятами, трясется. Никому экспертизу не доверяет делать, все сама.

– Ее сегодня, конечно, нет, – обреченно вздохнулаНастя.