Теперь перед ним почти всегда горел костер. В бликахметались призрачные красные тени, мчались всадники, горели дома и посевы,падали сраженные люди... И так без конца, пока пылал огонь. И никогда неудавалось узреть, как люди мирно пашут и размножаются.

Когда он в третий раз проснулся в ледяной воде, а сверху ужене капало, а струились ручейки мутной воды, несли сор, перепрелые листья, онсмутно ощутил раздражение и недовольство. Все, кто желал набраться мудрости,обязательно уходили в дремучие леса, горы, забирались в пустыни, жили в полномодиночестве, только гады и звери вокруг, только так отыскивались в себе мудрыемысли, когда никто не гавкает под руку, не просит в долг, не уговаривает напопойку... но все же три года коту под хвост, а мудрого не придумано! Двадцатьтри весны минуло со дня рождения, так и до тридцати когда-нибудь до-мчится, аэто позор дожить до такой глубокой старости, ничего не совершив...

Он разделся донага, вымылся в лесном ручье. На кучу звериныхшкур оглянулся с сожалением, все-таки три года на них спал и жил... а может, ибольше, чем три, но когда снова напялил на себя уже выполосканную волчовку,холодную и мокрую, то пошел от своего гнезда, ни разу не оглянувшись.

Под ногами чавкало, воздух был холодный и мокрый. Деревьядвигались навстречу серые, угрюмые, но затем земля пошла суше, стволыпосветлели, Олег начал замечать зелень, впереди на звериную тропку впервые упалсолнечный луч.

Наконец деревья начали медленно и торжественно расступаться.В просветы между стволами блеснул яркий свет. Мир открылся умытый, сверкающий,уже не зеленый сверху донизу: верхняя половина мира из темно-зеленойпревратилась в ярко-синюю, а серо-коричневая нижняя покрылась изумруднойзеленью.

Далеко-далеко, почти на самом краю земли, блестели какслитки золота оранжевые точки. Там мир пахарей, землепашцев, ибо только крыши,крытые свежей соломой, могут блестеть так чисто и ярко. И хотя до молодойсвежей соломы еще далеко, но народ явно старательный, если по весне перебралсолому, укрыл крыши заново.

Чуть тусклее блестят крыши теремов, их можно угадать тоже,крыты дорогой гонтой.

— Что доброго в вечном ученичестве? — сказал он вслух ипонял, что оправдывается. — Когда-то надо остановиться и начинать перестраиватьмир... Иначе пока семь раз отмеришь, другие уже отрежут! Уже двадцать тривесны, а я ничего... Что толку, если научусь всему годам к тридцати, а то исорока? В той старости уже, может быть, и жить не захочется...

На пригорке он остановился на миг, сдерживая учащенноедыхание. Залитый ярким солнцем город блистал как выкованный из золота, весьоранжевый, новенький, свеженький. Стена из толстых ошкуренных бревен, терема ипростые дома сверкают очищенными от серой коры стенами, даже крыши словнотолько вчера перестлали новенькой гонтой, ровненькой и свежевыструганной.

Город, сказал он себе с жадным нетерпением. Как говорилГольш, настоящая мощь приходит из Леса, но в городах получает остроту и блеск.Он до сих пор знает только, как трясти земли... ну, еще пару простейшихзаклятий, почти бесполезных по своей чудовищной силе, зато не в состояниисдвинуть перышко. В городе же сотни умелых колдунов, могучих и умелых, знающихмножество сложных заклятий, против таких магов он сопливый щенок. Эти колдуныдаже в ученики примут не сразу, заставят полгода только двор подметать да водусвиньям носить в их свинское корыто...

Ладно, и пол подметет, и свиней напоит, и все-все, что отслуги и помощника требуется. Только бы начали учить! Учиться будет жадно,взахлеб, пока из ушей не брызнет, а глаза не выпучатся как у рака, да и тогдабудет учиться, учиться, учиться!

Город обнесен высокой стеной из могучих ство-лов. Даже нестеной, а частоколом. Бревна ставили целиком, каждое в два обхвата, одно кдругому прижато плотно. Быстрый и непостоянный город! Дерево скоро сгниет,придется ставить заново, но если на Востоке все навечно из добротного камня,жилище иной раз высекают прямо в горе, то здесь плотная раковина неограничивает рост, как не дает перловице вырасти в большого и страшного зверя.Новый забор можно ставить намного дальше, если город растет, но легко исузиться, если народу вдруг поменеет...

Его обогнали двое верховых, сзади послышался скрип, фыркнулконь. Догнала пустая телега, явно в город за товаром. Возница жестом пригласилОлега подсесть, ноги беречь надо, Олег развел руками и указал на небо, мол,звезды не велят.

Возница пожал плечами, на лице отразилось презрение. Молодойпарняга с таким ростом и плечищами да на легкий харч в волхвы? Не по-мужски.Кнут свистнул в воздухе, лошадь понимающе мотнула головой и прибавила шаг.Плеть, правда, грозно посвистев, опустилась обратно в телегу. Лошадь поняла, нуи ладно. А этому с красной головой сама жизня будет хор-р-рошим кнутом.

Из раскрытых ворот текли запахи свежего хлеба, мятой кожи,почему-то сильно пахло рыбой, словно город стоял не среди лесов, а на берегуокеана.

Он поперхнулся, только сейчас заметив, что уже давно глотаетголодную слюну. За эти бесплодные годы ни разу не ел досыта, отощал, волчовкакак на пугале, кости торчат, одни мослы, уже от ветра шатается. Хоть волосыподрезал, а бороду так и вовсе долой, теперь непривычно холодно...

Створки распахнутых ворот вросли в землю. Олег перевел дух.Благодатные края, если не запирают даже на ночь! Значит, здесь мудростьпроизрастает вольготно, не отвлекаясь на дурацкие воинские забавы.

Двое стражей, толстые и красномордые, лениво взирали напроезжающие подводы. Им под ноги сбрасывали по булыжнику. Олег не успелприблизиться, как набежали добрые молодцы в кожаных передниках, расхваталикамни. Утащили во двор, где уже слышались звонкие удары железа о камень.

Мыта с него не запросили, пеший. Он видел, как по ту сторонуворот с десяток дикарщиков обтесывают глыбы в булыжники, укладывают взаменсгнившей бревенчатой мостовой. Телеги объезжали работающих стороной, возницыехидно покрикивали, делали вид, что вот-вот задавят своими смирными конягами, ате послушно всхрапывали и прикидывались, что готовы понестись вскачь...

С той стороны через ворота выезжал на толстом коне такой жетолстый мужчина в кожаных доспехах, голова непокрыта, сапоги сияют, смотретьбольно. С презрением посмотрел на Олега, зычно гаркнул стражам:

— Почему пускаете всяких?

Стражи на его красное лицо взирали без страха. Одинотмахнулся:

— Да брось... Смотри, какой тощий! У него в одном карманеблоха на аркане, в другом — вошь на цепи.

— А вдруг лазутчик?

— Да ты погляди на него, — возразил страж.

Мужчина недовольно засопел. Конь под ним, воспользовавшисьостановкой, чесался, натужно сопя, всхрапывая, а когда закончил, вздохнул тактяжело, словно перевез гору из Родоп в Бескиды.