Нашим с Олей воспитанием и образованием занимались в городе в основном мама, а в деревне летом – бабушка. Папа одно время пытался принимать в нашей судьбе посильное участие. Обычно педагогическое рвение настигало его ближе к вечеру, когда все дети, набегавшись по коридору или по улице, начинали успокаиваться и ложиться спать. У папы была подработка – он переписывал партитуры для оркестра. Сканеров и принтеров раньше не было, и ноты переписывались вручную. Папа брал работу домой и вечерами сидел и переписывал перьевой ручкой ноты с одного нотного листа на другой. Однажды он взял чистые нотные листы и склеил из них тетрадку, приделал к ней обложечку красивую и объявил мне, что отныне мы с ним приступаем к изучению нотной грамоты. Мне тогда было только четыре года, и, честно говоря, я не особо мечтала об уроках какой-либо грамоты, но, как говорится в таких случаях, «выбор есть, и он один». Папа сказал – значит, так оно и будет. К тому времени, как папа возвращался с работы домой и приступал к урокам, я уже обычно очень хотела спать и мало что соображала. Он показывал мне какие-то крючки и спрашивал: «Ирочка, это какая нотка? А это какой ключ, басовый или скрипичный?» И Ирочка, борясь со сном, пыталась отгадать, чтобы не огорчать папу. Мама пыталась за меня заступиться, говорила: «Господи, ну ей же только четыре года, она спать хочет, оставь ее в покое». Со временем я, конечно, выучила весь нотный стан, все основные ключи, все диезы и бемоли. И даже научилась их рисовать в этой нотной тетрадке. Папины усилия не пропали втуне.

Игре на пианино он тоже пытался меня учить. Но мне эта наука никак не давалась, потому что у меня была очень маленькая узкая ладошка. Папа просил меня взять октаву. Большим пальцем нажать на одно «до», а мизинцем – на следующее. Я старалась как могла, но сделать это, не отрывая пальцев от клавиш, не получалось никак. «Еще тяни, еще», – требовал папа. И, однажды, отчаявшись добиться от меня желаемого, уверенно произнес: «Ничего, вот сделаем тебе операцию, между пальчиками надрежем – и рука станет шире, тогда сможешь дотянуться». Я не знаю, может, он пошутил тогда. Скорее всего, так и было. Но мой детский ум воспринял эту фразу всерьёз. Я решила, что сейчас меня отведут к врачу, врач возьмет скальпель и разрежет мне руку. И всю эту экзекуцию надо мной проведут исключительно для того, чтобы я смогла играть на пианино. Разумеется, после этой папиной шутки я старалась обходить инструмент по максимально широкой дуге.

Наша дошкольная жизнь мало отличалась от жизни наших сверстников и соотечественников. Родители были вечно заняты на своих работах, мы весь год пропадали в детском садике, а на лето нас отправляли к бабушке. Оле было полгода, когда родители впервые привезли ее в бабушкин дом и попросили за ней присмотреть. Чтобы растить нас с сестренкой, ей пришлось уйти с работы (бабушка была акушеркой). Мы очень любили к ней ездить, даже несмотря на то, что в то время детям в деревне прохлаждаться не приходилось. Дети пололи, вскапывали грядки, поливали их, а поскольку водопровода не было, таскали ведра из колодца. Правда, бабушка нас частенько жалела: ведро с водой мы поднимали с трудом, сил копать плотную слежавшуюся землю лопатой у нас тоже не было. В результате почти все огородные работы были на ней. Помочь бабушке с готовкой еды мы тоже не могли, потому что готовила она на специальной деревенской печи, на углях. Еда была самая простая – супы и каши, но для того, чтобы управиться с печью, нужна была определенная сноровка. Сначала надо было наколоть топором мелкие щепки (бабушка с топором виртуозно управлялась), потом разжечь этими щепками угли, кастрюли ставились на чугунную столешницу, которой была накрыта печь, а по центру столешницы были расположены железные круги разного диаметра, вложенные один в другой. И если надо было сделать слабый огонь, бабушка кочергой вытаскивала из этой столешницы чугунный кружок самого маленького диаметра, а если надо было огонь усилить, снимала второй круг, побольше, или третий – самый большой, тогда вода в кастрюле бурлила ключом. Вся эта наука была недоступна для маленьких девочек. Думаю, что и не всякий взрослый бы с ней управился. Когда печь разводить было не с руки, бабушка готовила на керосинке, с которой я уже худо-бедно научилась управляться. Однажды мы задумали устроить бабушке сюрприз – накормить ее. Вот, думаем, придет она как-нибудь домой голодная, а у нас уже каша готова. Или там макароны (уж не помню, какое меню у нас планировалось). В общем, однажды отправилась бабушка с утра пораньше на рынок, мы закрыли за ней дверь, раскочегарили керосинку, поставили на нее кастрюлю с водой, и в этот момент бабушка вернулась. Она увидела в окно, что в доме горит огонь, и жутко испугалась. Стала стучать, чтобы мы открыли ей дверь, и что-то кричать. Мы, увидев ее страшные глаза, поняли, что сейчас нас будут наказывать. Сестра тут же убежала в комнату, а я пыталась выключить керосинку, но от ужаса забыла, как это делается. В отчаянии я схватила веник и начала им махать над керосинкой в надежде погасить пламя. Он, естественно, загорелся. И чем больше я им махала, тем ярче он разгорался. Бабушка в полнейшем отчаянии высадила дверь плечом, выбила веник у меня из рук, схватила мокрую тряпку и накрыла ею горящий веник. А потом села на пол и заплакала. А мы смотрели на нее и не понимали, чего она плачет-то? Мы ж хотели сюрприз ей сделать, обрадовать. Что пошло не так? Почему у нас не получилось?

Когда я стала постарше, бабушка научила меня доить козу. Козы у нас в доме жили всегда и все время менялись – когда мы приезжали к бабушке в начале летних каникул, она покупала очередную Зорьку или Машку. А через три месяца, когда приходило время возвращаться в город, бабушка ее продавала. Получалось такое безотходное производство, только в течение лета мы еще могли пить козье молоко, а то, что не выпивали, продавалось соседям или менялось на что-нибудь съестное. Козы были хорошие, мне они нравились, самой любимой была беленькая козочка по кличке Зирочка («звездочка» по-украински). Зирочка очень любила хлеб, который бабушка сушила для нее. За эти сухарики она готова была на задних лапах танцевать, что угодно делать, лишь бы ей дали кусочек. Я, все детство мечтавшая о собаке, за неимением таковой принялась дрессировать Зирочку. Стала водить ее всюду за собой, она беспрекословно за мной следовала и уже даже начала выполнять кое-какие команды. Больше всего мы с ней любили ходить купаться. Я брала с собой покрывало, чтобы загорать на нем, какую-нибудь толстую книжку – Виктора Гюго или «Всадника без головы», и мы с козой шли на ставок (пруд по-украински). Она, как собачка, трусила на полшага сзади. Народ, видя нас, не верил своим глазам. В деревне к козам отношение простое – вот тебе ошейник, вот веревка, вот колышек, пасись себе в заданном радиусе. Вечером подоить, а в конце лета на мясо, вот и вся хитрость. А тут дрессированная коза. Тоже удумают эти городские! Но я на эти разговоры не обращала внимания. И однажды доказала-таки, что дрессированная коза может быть полезна в хозяйстве. Придя однажды на пруд и расстелив одеяло, я положила на него книжку, велела козе ее охранять, а сама пошла купаться. В этот момент на берег принесло каких-то мальчишек. Они, увидев книжку и не обнаружив ее хозяев, вознамерились книжку украсть. Но не тут-то было. Я с удовольствием наблюдала, как моя Зирка, наклонив голову и наставив на обидчиков рога, решительно пошла на них. Они испугались, закричали что-то вроде «ой, дывысь, яка коза» и дали дёру. А я улыбалась, думая, что теперь-то мне ничего не страшно, поскольку коза взяла меня под свою защиту.