Через несколько дней мама вернулась домой, повязка на ее голове уже была не такая пугающая, просто шапочка из бинта. Сначала она много отдыхала, бабушка говорила нам, что маме необходим «постельный режим». Стало ясно, что операция была очень сложной. И что опухоль, как выяснилось, поразила не только мозг, но и повредила правую лобную долю черепа. В результате у мамы, на лбу справа, теперь было такое место, где кости не было совсем. Только кожа. И сразу за ней мозг. Когда мама волновалась, это место дышало, как родничок у младенца, и пульсацию было видно невооруженным глазом. Мама прикрывала его специальной защитной насадкой, сначала под париком, потом, когда волосы отросли – челкой. Но я, один раз увидев, с тех пор все время думала о том, какой опасности она подвергается. Но постепенно жизнь вновь наладилась, мама, как и раньше, стала ходить на работу, а, приходя вечерами домой, опять приносила шприцы, кипятила их на плите и отправлялась зарабатывать деньги частными визитами, делая людям уколы. И опять на дверце шкафа висел крахмальный халат, пахнущий приятно и привычно. И тревога немного отступила.

Еще живя в Ростове и не помышляя о поездке в Кызыл, мама вступила в так называемый «Строительный кооператив». Смысл этого мероприятия состоял в том, что люди подписывали договоры на приобретение квартиры, которая находилась еще только в проекте на бумаге, и потом долгое время платили взносы (довольно ощутимые по тем временам), ожидая, когда дом построится. Иногда проходили годы, прежде чем люди получали возможность въехать в свою собственную квартиру.

Бабушка очень помогла – продала часть своего участка вместе с хатой, в которой жила с детства, себе оставила лишь небольшой клочок земли и деревянный скромный флигель, на нем стоявший. В этом флигеле мы потом с сестрой проводили лето. Но бабушкин вклад покрыл лишь часть расходов на квартиру. Взносы надо было платить регулярно, и мама постоянно искала всяческую «подработку».

Мы вернулись в Ростов. В Кызыле оставаться не было никакого смысла, к тому же в родном городе нас ждала уже построенная кооперативная квартира. Когда мы о ней думали, пытаясь представить, какая она, сестра еще раз удивила всю семью экстрасенсорными способностями. Она взяла тетрадку и карандаш и нарисовала в подробностях, как будет выглядеть наше жилище: вот тут, говорит, будет вход, здесь коридор, здесь кухня. А вот здесь дверь и два картонных встроенных шкафа. Разумеется, никаких планов будущей квартиры нигде не существовало, даже родители понятия не имели, какой она будет, а уж сестра об этом тем более не могла знать. Но когда мы на следующий день вошли в нашу новую квартиру, мы чуть не упали в обморок. Все было точно так, как нарисовала Оля. Вплоть до расположения шкафов. Больше она нас так не удивляла ни разу, но я продолжала ждать от нее чудес и смотрела с интересом и уважением.

Контейнер с нашими вещами и мебелью еще не успел доехать в Ростов из Сибири, и три дня мы спали на полу. Матрасов не было, и мы отправились на ближайший пустырь, чтобы нарвать там полыни, шалфея и разной другой ароматной травы, разложили все это на полу и сверху постелили простыни.

Отсутствие в нашей жизни папы не особо омрачало мое существование. Честно говоря, я не помню каких-то особых страданий на этот счет. Может быть, мама с нами как-то правильно поговорила о том, что между ними происходит, нашла какие-то нужные слова. А может быть, дело было в том, что папа, и будучи в семье, нечасто появлялся дома, был то на гастролях, то на репетиции. Зато я узнала новое слово «алименты», оно стало часто звучать в нашем доме. В почтовом ящике иногда появлялись квитанции, с которыми надо было ходить на почту и получать деньги. Маме причиталось 40 рублей. 20 за меня и 20 за Олю. Бабушка, правда, жаловалась, что приходят эти квитанции нерегулярно, и чем дальше, тем реже. Мама объясняла, что папа нашел себе какую-то «халтуру» (я понятия не имела, что это такое), и, мол, эта «халтура» позволяет ему безбедно жить самому, но не перечислять деньги нам. Постепенно пить он стал все больше, работать все реже, в оркестры его уже не брали, и со временем музыка в его жизни вовсе сошла на нет.

Пару раз отец приезжал к нам, чтобы забрать какие-то свои вещи, которые мы прихватили, уезжая из Кызыла. В один из таких приездов они с бабушкой говорили на повышенных тонах, и я услышала, как она говорит: «Ну что же ты за отец такой, на день рождения дочерям даже открыточки не прислал!» Мне было больно это слышать. Да, бабушка была права, он действительно не поздравил меня с днем рождения. Но если бы бабушка не произнесла эту фразу вслух, я, возможно, и не придала бы этому факту особого значения, предпочла бы не заметить папиного поступка. Ребенок – чистое существо. Он любит своих родителей, нуждается в их внимании и надеется на то, что родители его любят тоже. Чтобы уберечь себя от разочарований, ребенок старается не замечать очевидных вещей: того, что папа о нем забыл и не собирается ни заботиться, ни любить, ни хотя бы поздравлять с днем рождения. Я до последнего хотела быть уверенной в том, что для папы мое существование имеет какое-то значение. Фраза, сказанная бабушкой, возымела эффект той самой соломинки, сломавшей спину верблюда, – я наконец-то осознала истинное положение дел, и это на какое-то время выбило меня из колеи.

Впрочем, этот удар я пережила достаточно легко. Жизнь в детстве такая насыщенная, что дети быстро забывают о плохом. Мне было чем заняться. У меня была моя семья – сестра, мама и бабушка. Была школа, друзья и масса идей, как интересно и с пользой провести время. Мы гуляли на улице, занимались музыкой, прыгали в «резиночки», гоняли в футбол, играли в «ножички» или просто носились по дворам до тех пор, пока не надоедало, или пока чья-то мама не крикнет из окна: «Миша, домой, мультики начались». Тогда мы всей гурьбой бежали к Мише, чтобы посмотреть у него телевизор. А Мишина мама с удовольствием нас всех кормила – выдавала таз черешни или клубники, тарелку слив или абрикосов (у нас их называли «жерделы»), или крошила в миску невероятно вкусные ростовские помидоры, лучше которых нет нигде, добавляла огромное количество зелени и сдабривала все это ароматным маслом, пахнущим на всю кухню.

В то время кое у кого из наших соседей стали появляться магнитофоны, на подоконник выставлялись колонки, включалась какая-нибудь модная Вопеу M, и начиналось веселье. Или население двора все толпой окружало новенькую «копейку» или «шестерку» – машины у людей в то время появлялись нечасто, и каждый новый автомобиль был настоящим событием.

Иногда я скучала по Сибири. Вспоминала, как мы удирали на Енисей, хотя нам строго-настрого запрещено было это делать – уж больно быстрая и холодная была река. Но мы не могли пропустить ледоход и не увидеть, как ломались льды, как выбрасывало их на берег. Льдины лежали на берегу и таяли под солнцем. Можно было тронуть торос палкой, и он с хрустальным звуком рассыпался на мелкие ледяные иглы. А через день вернёшься на берег – а половины тороса нет, растаял. Да, там не было фруктов, малина с трудом успевала вызревать, а клубника не поспевала вовсе. Когда ее привозили на рынок – это было целое событие, но бабушка, ругаясь, обходила эти ряды, не могла смотреть, какую цену ломят продавцы на товар, который у нее на родине в сезон поглощали в неимоверных количествах и все равно не успевали перерабатывать. А если на рынке встречался арбуз, то его покупали вскладчину на большую компанию и всем доставалось по кусочку. Зато кедровые орехи или медвежье мясо на том рынке были в изобилии, ешь не хочу. Но вот как раз медвежатины и не хотелось.