Интересно, а где в эту минуту пребывает мой чемодан? Само собой, существуют зловещие промежуточные лимбы, по которым обречен странствовать багаж. Эти сферы приходится преодолевать и животным, я не раз замечал мрачные клетки с заключенными в них тяжело дышащими, беспомощными псами. «Эр-Франс» даже перевозила предназначенных для лабораторных опытов макак-резусов в прозрачных пластиковых цилиндрах. Я отправил послание Марианне. Она была в сети «пятьдесят восемь минут назад».

«Ну что, известно уже что-нибудь?» По какой-то неясной мне самому причине я задал этот вопрос с такой разухабистой исконно-посконной альпийской веселостью, что тут же готов был сквозь землю провалиться от неловкости. Дама за стойкой «Austrian Airlines» ответила мне, что вылет, к сожалению, еще на некоторое время задерживается. Сотрудники аэропорта якобы делают все возможное, чтобы сократить время ожидания. «Окей», — откликнулся я, но несколько секунд еще торчал у стойки, хотя больше никаких вопросов у меня не было.

Человек рядом со мной задал тот же вопрос по-английски, однако серьезным, сдержанным тоном — он владел собой куда лучше меня. Как взрослый. И получил такой же ответ. Я представил, как по-братски бросаюсь ему на шею и принимаюсь вопить что есть мочи на весь зал ожидания: «Напасти, горе, беды! Война пришла в наш мирный дом, нас осадили шведы!» И вдруг осознал, что стою в густо сбитой толпе, где людей мало что объединяет, кроме, разве что, формальной вежливости.

Но тут вновь зазвучало объявление. Вылет откладывается еще на час, сообщили нам. По техническим причинам.

«Круто всё сплошные технические причины lolz,[14] — написал я Марианне. — Наверняка разобьюсь а еще столько ждать они что там новый самолет ищут. Вот не ждали новая Марианна».

Я уставился на ошибку, созданную автокоррекцией. «Морока», — написал я в следующей строке. «Ха-ха, автокоррекция, чтоб ее». «Чтоб ее» чуть было не превратилось в «стоп ее».

6

Человек с пластырем на большом пальце дул на кофе. Кофе он заедал орешками из маленького пакетика, и они явно ему очень нравились. Я воззрился на него, представил себе, как его воспаленный большой палец нагревает кофе в стаканчике, и окрестил его Виктором. Заметив мой взгляд, он перестал наслаждаться орешками и поспешно дожевал еще не проглоченные. По боязливой, робкой реакции я опознал в нем попутчика, как и я ожидающего канадский рейс. Он тоже хотел «всего-навсего в Канаду». К счастью, рядом с нами стоял автомат с напитками. Я подошел к нему и скормил ему пару монет.

Несколько лет тому назад во франкфуртском аэропорту я познакомился с автоматом, торгующим напитками, который своей механической рукой хватал что-то в пустоте, а потом усердно и сосредоточенно двигал ею туда-сюда, словно мог таким образом, по волшебству, вернуть из небытия все те бутылки с минеральной водой и колой, что отобрали у него по причине расстройства координации движений.

На дисплее автомата высветилась цена, три шестьдесят пять. Число дней в году. Я оглянулся на свое кресло, наверняка до сих пор излучавшее тепло моего тела. Вот, значит, как. Посмотрел, нет ли на стене рядом с автоматом пауков, но их там не оказалось.

Я громко чихнул, и хотя молодая семья, расположившаяся слева, взглянула на меня с какой-то странной благодарностью, временного скачка не последовало, нам еще предстояло ждать и ждать, до бесконечности. Когда прозвучало объявление, что в пятнадцать часов нам будет сообщена дополнительная информация, я поначалу воспринял это известие без всяких эмоций, но потом разозлился из-за перечисления часов, точно первоклашкам в начальной школе («тринадцать, четырнадцать, пятнадцать»), и написал Марианне. Она откликнулась только спустя десять минут. «О господи», — написала она. В ответ я послал ей селфи, на котором запечатлел себя, сидящего с мрачным взором возле выхода на свой рейс.

«Ждать все равно что глетчеры доить, — написал я и через некоторое время добавил: — Я, снедаем отчаянием, вот-вот заору, уподобившись Норберту Гштрайну».

«Ах, не делай глупостей, — откликнулась Марианна. — А то опоздаешь в Канаду».

«Ха-ха», — ответил я.

«Прости, я занята, — сообщила она. — Напиши мне, когда будете вылетать».

«Ок».

7

В шестнадцать часов нас запустили в самолет, принеся извинения за доставленные неудобства. Я отписался Марианне, что вот, наконец, вылетаем. Она не отвечала, и я отключил айфон: мир померк, и от него, словно в вынужденном дзене, остался лишь конкретный миг бытия.

Вот мой билет.

Вот мой посадочный талон.

А вот мои нитки.[15]

Мы строем прошли через рукав. У входа в самолет образовалась очередь. Люди с маленькими чемоданчиками на колесиках. Братья мои и сестры. Откуда-то просочилось что-то, напоминающее солнечный свет, даже тень листвы внезапно обозначилась на их спинах, но это был всего-навсего оптический эффект. Как только мы поднимемся в воздух, все наладится. Лица, затылки. Газеты.

Начиналась фаза мыслей вслух. Компактный и изящный, я разместился на своем сиденье — ни дать ни взять батарейка в отделении для элементов питания. Следующие несколько часов я проведу в компании собственных рук, коленей и пальцев ног, и больше ни единой живой души. Но что если. Что если все-таки. Нет, стюардессы не удостаивали меня взглядом. Багаж убирали на верхние полки. Неигровые персонажи со своими судьбами, которые тикают у них в грудной клетке несколькими строками исходного кода. Я углубился в созерцание проплешин на незнакомых затылках, и тут мне пришло на память словосочетание «точки соприкосновения». Затем я стал давать проплешинам имена. Вот эта, например, лысина на голове тощего, измученного человека имела такой вид, словно носила имя Скотти. «Hi, I’m Scotty the Bald Spot. I like pillows, hats and warm summer rains».[16]

Появился человек с клипбордом в руках, он хотел попасть в кабину пилотов. Обслуга кому-то звонила. Вела какие-то переговоры. На летном поле вокруг еще одного самолета суетились крохотные человечки, их усилия я ощущал кожей своего собственного чела. Теперь я был Гулливером и превратился в этот огромный летательный аппарат. Буря все еще не улеглась. Снаружи проносились облака, стекло иллюминатора испещряли следы дождевых капель. Внезапно вспомнился парк в Зальцбурге, с воробьями и детьми, разгуливающими вокруг старой круглой клумбы. Этот образ своих воспоминаний я окрестил Ральфом. Врата Шартрского собора по имени Ральф. Христос-лев, называемый Ральф. Томили нас еще долго, но потом бортпроводники закрыли, наконец, двери. И вся махина медленно тронулась с места. Остановилась. О, старая круглая клумба, ведущие в сумрак врата.[17] Покатились дальше, потом снова остановились. Вдалеке лаял флюгер.[18]

8

Прошло полчаса. Новое объявление. Нас снова просят