успела заметить, как вымученно я шучу, пытаясь удержаться от панического бегства, к которому с каждым мгновением все сильнее и сильнее побуждали меня защитные рефлексы, и погладила меня по затылку.

— Оставь свой нос дома, — предложила она. — Пока тебя не будет, я за ним присмотрю.

2

Возле дома на фонарном столбе висел монтер, пристегнутый сине-белым поясом. Кроны деревьев на аллее трепал ветер, было неестественно тепло. У ворот на земле валялась шерстяная перчатка, растопырившись наподобие выброшенной на берег морской звезды. Я шел, сжимая свободной рукой завязки капюшона, словно боясь отпустить на волю воздушный шар. Солнце скрылось за тучу, и я стал ждать, не покажется ли со сменой освещения что-то новое, скажем, крошечные рожицы из комиксов, обитающие в трещинах домов. Ворона на тротуаре едва заметно подпрыгнула, словно пожала плечами, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. Чего только не увидишь, когда дует фён! Дряхлый старик, точно пожелтевший вместе с теми открытками, что были отпечатаны в год его рождения, держась очень прямо и разговаривая сам с собой, брел, борясь с ветром. Мне подумалось, что в его бурой трости, скатанные в трубочку, таятся целые кометы.

Я завернул за угол и направился к стоянке такси. Из булочной тянуло густым запахом. А вот и моя колокольня. Я все время волей-неволей видел ее — и лежа в постели, и глядя из окна — а значит, ей были ведомы самые мрачные мои раздумья и самые мучительные фантазии. Ничто от нее не укрылось. Однако в тревожные моменты вообще рекомендуется созерцать шпили высоких зданий. Когда мы поднимаем голову и останавливаем взор на обозримом, окруженном одним лишь небом предмете, на нас нисходит умиротворение. При виде колокольни я несколько приободрился. А в такси моя подавленность и угнетенность еще немного отступили: пространство города вращалось вокруг нас. Таксист хвалил ремонт городских улиц, который действительно продвигался быстро. А колокольне, казалось, кто-то всунул циферблат в качестве детской пустышки на ночь.

«Мне уже лучше», — написал я Марианне.

«Ок, — ответила она, — тогда я пойду в магазин. Напиши мне, когда будешь в самолете».

Теперь и солнце снова вышло из-за туч. Люди хватались за свои длинные утренние тени. Велосипедист, не слезая с седла, держался за светофор. Свежие инверсионные следы в небе слепили глаза.

В зал ожидания я поднимался в одиночестве, но потом, на уровне парковки, в лифт вошла женщина. Прежде чем он остановился, я расслышал, как эта женщина снаружи пропищала, подражая лифтовому сигналу: «Би-бип!». Теперь она молча стояла рядом со мной, сжимая ручку чемодана с колесиками. Позой она напоминала человека, которому предстоит подметать осколки на полу, и потому он безутешен. Выходя, я успел заглянуть вниз, в щель между кабиной и шахтой лифта: мой взгляд глубоко окунулся в пустоту. Как же целеустремленно ведут себя люди в аэропортах, подумал я, и какой у них при этом страдальческий облик.

Стоя в очереди на досмотр, я снова написал Марианне. Как обычно, когда я куда-нибудь уезжал, она откликнулась с опозданием. Она уходила в магазин или с головой погружалась в какую-нибудь работу, каждый раз так бывало; вот только прежде меня это раздражало. А теперь я счел это очень даже разумным. Так она отвлекалась. А я меньше взвинчивал себя и не предавался предполетным страхам, если не мог ни с кем тотчас же ими поделиться. Кроме того, у меня появлялось чувство защищенности при мысли, что она наводит порядок в квартире, присматривает для нее новые мелочи… Я опустил в корзинку свое противно раздувшееся от мелочи портмоне, смотреть на него мне было неловко. «Надо было заранее выложить монеты», — сказал я сотруднику службы безопасности. Потом мне жестом велели стать в рентген-сканер, внутри которого человеку, согласно пояснительной пиктограмме, надлежало принять позу библейского пророка.

Говорят, постоянные разъезды не идут во благо совместной жизни. Вечером звонишь из номера отеля, рассказываешь, что у тебя, выслушиваешь, как прошел день, спрашиваешь о погоде и говоришь, какая у тебя, и прочее. Для успокоения я нашел в интернете город Банф, куда меня, собственно, пригласили. Высокие горы, снег, ярко-голубое небо. Странное какое название — Банф, сразу приходит на ум, что это сокращение. «Банф», «Britishcolumbia Aviation Northamerican Federation».[9] Может, выпить перед вылетом еще кофе? На рубашке человека, стоящего в очереди передо мной, словно в разгар лета красовались огромные пятна пота, и мне вспомнились наши красноклопы на стенке дома, каждое утро заново соединяемые судьбой. Целых двадцать часов вокруг меня будет царить белый день. «Как в Средневековье», — подумал я.

Один из мониторов, но только один, сообщил об ошибке «Windows» и потому на фоне всех неведомых компьютерных процессов, призванных обеспечить безопасность пассажиров, стал излучать нечто напоминающее теплую, вызывающую доверие человечность. Я поймал себя на том, что снова и снова поглядываю на него, пока мой багаж досматривают с наигранным и несколько снисходительным интересом. Впрочем, никто из сотрудников службы безопасности не доставил мне удовольствия, не пробормотал: «Надо же, сколько книг». А ведь я положил их в чемодан целых восемь. Мало ли: кто знает, найдется ли в Канаде что-нибудь почитать. Все это были сборники рассказов: Акутагава, Филип К. Дик, Хебель, Битти, Крахт, Бартельми, Станишич, Клеменс Майер — сплошь несгибаемые бунтари во всей красе. Я представил себе угол книжной страницы, загнутый наподобие ушка, так сильно, что в рентгеновском сканере на контроле он выглядел бы маленькой светящейся чертой.

3

Посадку на рейс Грац — Торонто еще не объявили. Нескольким самолетам, вылетавшим значительно позже, этим школьным любимчикам, разумеется, выход уже дали. Вероятно, у меня еще было время на кофе. В «кэмеловском» загончике теснились курильщики, окутанные облаками молочно-белого дыма. Теперь, когда мой страх перед полетом прошел, мне стало стыдно. В витрине я заметил собственное отражение, напомнившее мне о том, как бодро я играю роль путешественника. Все было, как полагается: поза, одежда, открытое, честное лицо. Писатель странствует по всему свету, поскольку не может прожить на авторские гонорары, а потому превращается в эдакого живого заменителя книги, сидит в аэропортах и так далее, ведь иначе… Надеясь, что избавлюсь от отвращения к самому себе если ненадолго сумею усилить его до какого-то совершенно безумного, фантастического уровня, я спросил по-английски в киоске кофе, хотя еще не покинул пределы Австрии. Говорил я при этом тоном повидавшего мир светского льва. Однако отреагировали на меня спокойно и безучастно.

Вернувшись к стене из мониторов, я обнаружил, что объявили мой рейс, и установил, что стою рядом со своим выходом. Пройти до него