здесь. Эти льды дали мне жизнь, и, что бы ни рассказывали про Валинор и Куивиэнэн, я не могу это представить. А теперь и не хочу.

Ангарато посмотрел в глубокие синие глаза эльфийки: в них не было сияния Древ или той загадочной магии, что завораживала во взглядах родившихся до переселения в Валинор. Глаза Эльдалотэ были холодным северным небом, усыпанным звёздами.

— Я понимаю, — сказал Нолдо, снимая перчатку и осторожно гладя девушку по раскрасневшейся щеке. — Речи воина короля Нолофинвэ могут напугать любого.

— Это неправда, — вздохнула Эльдалотэ. — Речи Лаурэфиндэ зажигают сердца. И мы придём на родину предков с оружием в руках и жаждой крови в душах. — Помолчав немного, эльфийка взяла ладонь Ангарато и приложила к губам. — Война затянет в свой водоворот и не выпустит.

— Мой король не Нолофинвэ, — сказал Нолдо, — а Финдарато Инголдо идёт не с войной. Наш род всегда выбирал путь мира, и лишь на волне общего гнева встал под знамёна Феанаро. Наш враг только Моргот, но если для борьбы с ним придётся обнажить сталь против эльфов, подданные Финдарато Инголдо откажутся от войны вовсе.

Ангарато видел, что каждому его слову верит юное сердце, и эльфу всё больше становилось не по себе от понимания, что речи отчасти лживы. Ангарато не был уверен, что пламя войны не затронет его род, но слишком хотел успокоить испуганную Эльдалотэ.

Взгляды снова встретились, и смолкли слова. Нолдо чувствовал полную растерянность, не мог найти слов, и не знал, что делать, просто позволял держать свою руку, а девушка была не в силах преодолеть смущение и рассказать о том, как после первой же встречи поняла, что герой в её жизни только один, что отныне ни о ком другом летописи и песни писать не захочется. Очень хотелось поделиться самым сокровенным, прочитать стихи, которые никто никогда не слышал… Эльдалотэ мысленно произносила строки, надеясь, что осмелится проговорить их вслух. Сейчас. Или потом…

Теперь облака между нами…

С тобой не поговорить.

Ты знаешь, как больно, мама,

Одной по земле ходить?

Как хочется мне, до озноба,

Прижаться к рукам твоим?

Тебе рассказать о взрослой,

О первой моей любви.

Ты знаешь, мама, он какой?

Он не такой как все,

Он не такой, другой!

Надёжный, ласковый, родной.

Он только мой, он мой.

А я за ним, как за стеной.

Ты знаешь, он… он такой смешной!

А я до слез наговорилась с тишиной…

Ты хоть во сне побудь еще со мной.

Как холодно и одиноко,

Как страшно решать самой!

А мне на мгновенье только

Услышать бы голос твой.

Любовь, словно снег, подступает,

Мне с ним хорошо молчать.

И если ты слышишь, мама,

Скажи, что ему сказать.

Ангарато, улыбаясь, опустил глаза, вздохнул и посмотрел на северо-восток. К залитому золотом айсбергу приближался новый фронт снежной бури, начал усиливаться ветер, снова стало холодно.

— Надо уходить в укрытие, — сказал Нолдо, осторожно обнимая эльфийку. — Когда ты покинула совет, твой друг испугался и хотел бежать за тобой. Халиндвэ не пустил.

Эльдалотэ испугалась.

— Не переживай, его никто не тронет, — серьёзно произнёс Ангарато, снова смотря на айсберг, более не подсвеченный лучами Анар.

Вдруг с горы во все стороны с криками метнулись птицы, огромная глыба, отколовшись от ледяного массива, рухнула в море.

И весь мир скрыла сплошной пеленой безжалостная вьюга.

Примечание к части Стихи из песни Дианы Гурцкой "Мама"

Лёд тронулся

Когда под ногами затрещал лёд, уставшие Нолдор не подумали об опасности, потому что были уверены: на земле им ничто не угрожает, и решили, что очередной тёплый, по меркам Хэлкараксэ, день стал причиной таяния снега, который с хрустом ломается, а к ночи превратится в скользкую корку. Не более…

Дорога шла чуть на подъём, недавно закончившийся снегопад намёл сугробы, но основной фронт прошёл севернее, что несказанно обрадовало измотанных воинов принца Финдекано. Эльфы шли в молчании, волоча на себе немногие уцелевшие вещи, помогая друг другу из последних сил. Все чувствовали необходимость привала, но желание скорее уйти как можно дальше от воды гнало вперёд.

Вперёд. Туда, где в морозной дымке возвышаются горы. Чёрно-серо-коричневые, с белыми шапками. Это… Земля! Эндорэ… Совсем близко…

Тучи разошлись, разлетелись хлопьями, ветер снёс обрывки облаков к северо-западу, горячие лучи Анар жадно впились в лёд, словно клыки голодного зверя — в плоть беззащитной жертвы, талая вода пролилась кровью из ран, твердь под ногами застонала…

И с оглушительным треском раскололась.

Огромный пласт заскользил по склону в море. Побросав вещи, шедшие впереди эльфы, оказавшиеся в безопасной части ледяного покрова, бросились помогать собратьям, пытающимся спрыгнуть с набирающего скорость обломка, пока он не оказался в воде.

Снова послышался грохот, льдина нырнула, подняв волны, раскололась на три части, и те Нолдор, кто оказались от берега дальше всех, поняли, что им остаётся выбор: прыгать в воду и пытаться доплыть, либо довериться морю и дрейфовать. Не сговариваясь, сбросив тяжёлую одежду, верные Финдекано прыгнули в залитые золотом лучей солёные ледяные волны.

***

Нолофинвэ понимал, что это сон, чувствовал под собой постель, и ощущал тепло огня в печке, но проснуться, как ни хотел, не мог.

Он видел скалу, которая, вырастая из земли, собиралась, словно мозаика, из частиц пламени, чёрных камней, дыма и обтёсанных блоков для строительства крепости. Всё это перемешивалось, кружилось и сливалось воедино, превращаясь в конус, на вершине которого засиял королевский венец. Присмотревшись, Нолофинвэ заметил, что блеск угасает: корона обугливалась, плавилась, из неё каплями крови выпадали рубины, украшение становилось грязным и уродливым, но что-то заставляло тянуться к нему.

— Нет, отец! — прозвучали слова Финьо, и в них слышался ужас. — Не делай этого!

Поздно. Руки сжали венец, снимая его с вершины конической скалы.

— Почему нет? — спросил Нолофинвэ. — Смотри, что стало с короной. Я её сейчас почищу, выправлю, вставлю сапфиры,