время осознать степень счастья от заботы Айнур, а потом уйти в безопасное укрытие. Таково Слово Валар. Таково Слово Арафинвэ.

Когда Эонвэ вернулся на ступени дворца, Индис заметила, что Ольвэ, безмолвно присутствовавший неподалёку от Ингвэ, исчез. Растаял морской пеной. Как и все остальные, оставив двух бывших владык вдвоём в образовавшейся среди толпы пустоте.

— Это не конец, — почему-то очень воодушевлённо заявил Ингвэ, подмигнув сестре, — вот увидишь. Подземный город ещё не построен, у нас есть время.

— Таково Слово Арафинвэ! — прозвучали во второй раз слова Майя Эонвэ, и толпа поддержала сдержанными аплодисментами.

— Пойдём отсюда, пожалуйста, — прошептала Индис, — твоя затея не принесёт ничего хорошего.

Ингвэ не ответил. Он молча аплодировал и улыбался.

Сказка про Истинного Короля

Метель началась с вяло кружащихся в рассветном небе одиноких снежинок из подсвеченных розовым серых облаков. Ветра не было, воздух совершенно не двигался, и лишь полное отсутствие птиц и исчезнувшие в тучах звёзды говорили о надвигающейся непогоде.

Переглянувшись с менестрелями, Аклариквет не стал повторять уже не раз сказанные слова о ждущей в Эндорэ награде, о том, что в этот раз во время бури нужно не только защитникам ходить проверять укрытия и сугробы, но и понадобилась помощь менестрелей, которые, приходя к эльфам с песнями, не дадут пасть духом измотанным переходом через Хэлкараксэ Нолдор.

Молча миновав группу подданных Финдарато, измеряющих ширину трещины и что-то говорящих про ещё два дюйма, музыканты обнялись, пожелали друг другу удачи и, разделившись на три группы, разошлись в разные части лагеря.

Снег пошёл сильнее.

***

— Что нам делать, Турукано? — полушёпотом спросил Нолофинвэ сына. — Ты слышал, что говорили охотники? Ты слышал? Лёд расходится, и этому способствует дневное тепло, когда можно даже выйти на улицу без шапки.

Король украдкой посмотрел на других эльфов, присутствующих в шатре: вроде бы держатся…

— Отец, — также негромко произнёс принц, разворачивая наскоро составленную охотниками карту лагеря, пересечённую двумя чёрными ломаными линиями, — мы уже сделали всё, что могли, уходим на перешеек так быстро, как получается. Но сейчас, когда снова пришлось бороться с бурей, идти вперёд нельзя. Мы можем застрять и отсчитать дюжину зорь, две дюжины. Ты понимаешь, о чём я.

Турукано вдруг замолчал, отведя взгляд, и отец понимал, почему.

Ириссэ, по-мужски пожав руку Иттариэль, с которой вместе смазывала канаты прозрачной масляной жидкостью без запаха, бросила на стол с картами моток верёвки.

— Я обработала волокна жиром ледяного моллюска, — с гордостью заявила принцесса. — Теперь не замёрзнет и не сломается. Если идея скреплять расходящиеся льдины ещё не отброшена, я внесла посильный вклад.

Совершенно уйдя в себя, Турукано кивнул сестре и попытался улыбнуться, но получилось плохо. Взяв верёвку, принц жестом позвал за собой верных и ушёл в усиливающуюся метель. Иттариэль со вздохом опустила глаза.

— Трещина разделила наш с Финдарато лагерь на три части, — заговорил эльф, у которого по локоть не было руки после нападения хищника, поэтому рукав болтался пустой. — По нашим расчётам, мы ушли с воды, и за время бури лёд не должен преподнести неожиданностей.

Король резко выпрямился и посмотрел на подданных внимательно, прищурив глаза.

— Хватит смертей, слышите? — в голосе Нолофинвэ прозвучала угроза. — Мы на твёрдой земле! Это уже Эндорэ, понимаете? С первым восходом Итиль мы достигли цели, когда наши строители основали лагерь на твёрдой земле, надо лишь добраться до конца этого проклятого перевала! Мы в Эндорэ, вы это понимаете?! Мы дошли!

— Только не поняли этого, — вздохнула Ириссэ. — В песнях вьюги проходит ещё один год.

Безразличие, холод, интриг хоровод.

Бой, чтоб выжить, точнее… — Принцесса усмехнулась. — Жаль, Риньо здесь нет. Без его музыки становится тоскливо и пусто.

***

Пробираясь по сугробам сквозь ветер, снег и пробившиеся в разрывы туч лучи Анар, менестрели добрались до большого шатра, где расположилась знахарка Митриэль, её двое учениц и множество тех, кому необходима была помощь.

— Немногие помнят далёкие времена, — заговорил вошедший первым менестрель, в руках которого сама собой заиграла арфа, — когда на мрачных берегах озера Куивиэнэн появился Вала Оромэ и позвал эльфов в Валинор. Сияющий всадник рассказал о Благословенном Крае и о том, что там все счастливы. Но истинное счастье, сказал он, в наших сердцах.

В госпиталь зашёл юный певец, держа в руке длинную палку с деревянной головой лошади.

— От улыбки, — запел он с очень серьёзным лицом, — хмурый день светлей.

От улыбки в небе радуга проснётся.

Поделись улыбкою своей,

И она к тебе не раз еще вернётся.

От улыбки радостной одной

Перестанет плакать самый грустный дождик.

Добрый лес простится с тишиной,

И захлопает в зелёные ладоши.

От улыбки станет всем теплей,

И слону, и даже маленькой улитке,

Так пускай повсюду на земле

Будто звёзды, зажигаются улыбки.

И тогда, наверняка,

Вдруг запляшут облака,

И кузнечик поцелуется с улиткой.

С голубого ручейка

Начинается река,

Ну, а счастье начинается с улыбки.

Митриэль до последнего делала серьёзное лицо, но под конец песни не выдержала и засмеялась.

 — Увы, не все поверили в счастье, — с грустью заговорил вошедший первым менестрель, подсаживаясь к кашляющему полусонному Нолдо. — И в конце концов появился эльф, чьё имя пугало страшным огнём, а речи разливались холодящим сердца страхом. Феанаро — назвала эльфа мать, умирая. И после, не зная покоя сам, он сеял тревогу по всему Валинору.

Появление Феанаро сопровождали удары гонга. Нолдо в алом плаще, согнувшись, словно потолок вот-вот его раздавит, полушёпотом запел:

— В полночный час бродить

Повсюду могут звери…

И надо сильным быть!

И надо храбрым быть!

Чтобы тебя не съели!

У хищников прыть бойка!

Прыжок на вас нацелен!

Должна быть тверда рука!

Ты должен бить наверняка!

Им подлости не занимать!

В безумной кружась карусели

Должны вы за правду встать!

Удар на себя принять!

Чтобы всех вас не съели!

Повисла пауза. Менестрель с арфой скорбно вздохнул.

— Увы, — сказал он, — Феанаро оказался провидцем, несмотря на то, что его речи казались дикостью и бредом. Морготу претило видеть счастье