Да, про нее действительно можно было сказать, что ее сердцебьется в такт ритму города, и поэтому, наверное, она одна из первыхпочувствовала неладное.

Все началось с головной боли и плохих снов.

Головная боль пришла с наступлением июля. Иногда она быласлабой и почти незаметной, а потом в висках начинало стучать так, будто кто-тобез перерыва бьет молотом по наковальне. Ночью четвертого июля ей сталонастолько плохо, что она была вынуждена позвонить Кристине Мак-Кин и попроситьее заглянуть утром, чтобы в случае необходимости привести врача.

В тот же вечер она засветло легла в постель, но ужестемнело, а она все не могла уснуть. Жаркое лето. Духота. Такого жаркого летадавно не бывало, — вяло думала она.

Ей приснился фейерверк.

Только он был не красно-бело-оранжевый, он былядовито-зеленого цвета. Он осветил все небо, и отсветы ложились на стоящиевокруг здания.

Оглянувшись по сторонам, она увидела хорошо знакомых ейлюдей, с которыми прожила всю свою жизнь, — Харди и Креншоу, Браунов иДюплесси, Андерсонов и Кларендонов, — стоящих глядя в небо. Из их глаз струилсязеленый свет, а рты были полуоткрыты, и она увидела, что у всех у нихповыпадали зубы.

К ней повернулся Джастин Хард, обнажив в приветственнойулыбке голые десны, из уголка его рта стекала слюна. Уходите, — подумала вдругона. — Сейчас же уходите! Иначе вы все умрете!

Джастин направился к ней, и она увидела, что его лицоизменяется и становится похожим на лицо Лампкин, ее старой куклы. И всеостальные люди начали превращаться в кукол. Мабел Нойес уставилась на неефарфоровыми голубыми глазами, растянув губы в загадочной улыбке китайскойкуклы.

— Призраки, — прошептала Мабел… И Руфь проснулась.

Она лежала с открытыми глазами, а вокруг была темнота.Головная боль наконец-то прошла. В мозгу крутилась одна и та же мысль: Руфь, тыдолжна уехать отсюда прямо сейчас. Не трать времени на сборы, одевайся иуезжай!

Но она не могла сделать этого.

Вместо этого она вновь закрыла глаза и через некоторое времяуснула.

Когда пришло сообщение, что в доме Паульсонов произошелпожар, Руфь примчалась туда на десять минут раньше пожарной команды иразмышляла о том, что начальник пожарной команды Аллисон достоин хорошейвзбучки.

Потом мысли ее перескочили на другой интересующий ее момент.Дело в том, что с некоторых пор ей стали известны вещи, о которых еще неделюназад она не имела права знать. Это знание стало как бы частью ее.

И она думала об этом, потому что Хейвен изменялся и переменыне предвещали ничего хорошего.

За несколько дней до исчезновения Давида Брауна Руфь поняла,что город отстраняется от нее. Никто не плевал ей вслед, не бил окна в ее доме…но она замечала, что все чаще люди провожают ее взглядом.

Они смотрели ей вслед… смотрели и ждали..

Чего?

Она отлично знала чего: они ждали, когда она начнет«превращаться».

Между пожаром в доме Паульсонов и исчезновением ДавидаБрауна прошла неделя. Именно тогда с Руфью и стали происходить всякие странныевещи.

Например почта.

Она получала каталоги, проспекты и циркуляры, но к ней неприходили письма. Никаких личных посланий. Так прошло три дня, и наконец онаотправилась на почту. Там находилась только Ненси Восс. Руфь объяснила ей,зачем пришла, и вдруг услышала странные щелкающие звуки. Она не имелапредставления, что (кроме почты для нее) может производить такие звуки. И ещеей не нравилась эта женщина, из-за которой так много слез пролила БеккиПаульсон, и…

На улице было жарко, в помещении почты — еще жарче. Руфьобливалась потом.

— Я прослежу за твоей корреспонденцией, Руфь, — улыбнуласьей Нэнси Восс, и Руфь заметила, что половины ее зубов во рту нет.

Руфь присела к столу, чтобы заполнить бланк перевода, думаяпри этом: Я схожу с ума. И что это за звуки? Может, они мне мерещатся?

Вжик-вжик, вжик-вжик.

— Что это за шум? — спросила она, боясь поднять на Нэнси глаза.

— Машина, сортирующая корреспонденцию, — ответила та,помолчала и добавила:

— Но ведь ты и так знала это, верно, Руфь?

— Откуда я могла знать это, если ты ничего мне не сказала? —спросила Руфь, сделав над собой усилие, чтобы не нагрубить Нэнси. Карандаш в ееруке задрожал. Она не получает писем, потому что Нэнси Восс просто выбрасываетих. Это было частью пришедшего к ней знания. Но Руфь умела держать себя в рукахи прямо и открыто встретилась с Нэнси взглядом.

Можешь жаловаться кому угодно, — говорил взгляд Руфи. — Я небоюсь таких, как ты. Можешь обсуждать меня с кем угодно, но будь готова к тому,что получишь отпор.

Нэнси моргнула и отвернулась, что-то пробормотав про большоеколичество работы. Она еще раз улыбнулась Руфи (УБИРАЙСЯ ИЗ ГОРОДА, СУКА,УБИРАЙСЯ, ПОКА МЫ НЕ ЗАСТАВИЛИ ТЕБЯ УБРАТЬСЯ) и почти вышла, когда Руфьязвительно спросила ее:

— Вы так думаете?

Нэнси не ответила на вопрос. Она дернула плечом и выскочилаиз зала.

Вжик-вжик-вжик.

Позади нее открылась дверь. Руфь обернулась и увиделавходящую Бобби Андерсон.

— Привет, Бобби, — сказала она.

— Привет, Руфь.

(уходи отсюда, она права, уходи, пока еще можно, пока тебееще позволяют уйти, Руфь, большинство из нас уже больны, ты здорова, уходи)

— Ты работаешь над новым романом, Бобби? — Руфь едва сумеласдержать дрожь в голосе. Слышать чужие мысли — это нехорошо, это очень плохо.Но еще хуже услышать такое от Бобби Андерсон.

(пока тебе еще позволяют уйти) Среди всех людей она быласамым добрым существом.

Я ничего не слышу, — подумала она и с радостью ухватилась заэту мысль. — Я ошиблась, вот и все.

Бобби открыла свой почтовый ящик и достала оттуда почту. Онаулыбнулась, и Руфь увидела, что у нее нет одного из передних зубов.

— Лучше уезжай, Руфь, — сказала она ласково. — Садись вмашину и уезжай. Разве ты не понимаешь?

Руфь выпрямилась:

— Никогда, — резко ответила она. — Это мой город. И, если тызнаешь, что здесь происходит, можешь сказать остальным, что я так просто несдамся. У меня есть достаточно влиятельные друзья за пределами Хейвена, которыеприслушаются к моим словам, если я обращусь к ним, даже если то, о чем я ихпопрошу, будет звучать как бред. А вот тебе должно быть стыдно. Ведь это и твойгород.