Отсюда Рожинский производил нападения на московские войска,делая это с большим успехом. В свою очередь, воевода Лисовский был отпущенДимитрием в Рязанскую землю, где занял Зарайск и Пронск. Прокопий Ляпунов,имевший огромное влияние на рязанцев, и брат его Захар сначала примкнули квоскресшему царю и даже подходили на помощь Болотникову, но затем вернулись кШуйскому, недовольные преимущественным положением у Димитрия поляков и тем, какпопирал он права дворянства в угоду поддерживающей его черни. Да, Прокопий былсерьезным противником, однако его ранили в ногу, и он не мог больше вести своивойска. После этого все у рязанцев пошло вкривь и вкось: Лисовский побил их,набрал много пленных, а другие из побежденного войска добровольно покидалиоружие и пристали к нему. Войско Лисовского увеличилось тогда людьми изокраинных городов Московского государства и насчитывало уже до тридцати тысяч.

Лагерь в Тушине также разрастался. Армия Димитрия каждыйдень усиливалась новыми конными силами, подходившими из польских владений. ПанМнишек едва не обезумел от счастья, когда узнал, что в Тушине появился еще иЯн-Петр Сапега, староста усвятский, знаменитый богатырь, удалец и воитель. Онбыл еще похлеще Рожинского в своей жажде боя. В Польше его осудили за буйство,однако он, не подчиняясь приговору суда, набрал толпу вольницы и повел ее вМосковское государство. Его дядя, канцлер Лев Сапега, такого поступка неодобрял, однако сделать с шалым племянником ничего не мог.

Породистому, свободолюбивому Яну Сапеге, впрочем, неособенно понравилось, что в Тушине все делалось, как по Евангелию: Димитрийвсех равнял по службе. Оттого он стал со своими семью тысячами удальцов вЦарево-Займище – как союзник воскресшего царя, но отнюдь не как егоподчиненный.

Честно говоря, когда Марина услышала о появлении Сапеги, онавозликовала, подобно отцу. Ян-Петр был известен как поборник стариннойшляхетской чести. Окажись что не так между Димитрием и его супругой при первойвстрече – Сапега, этот истинный рыцарь, непременно заступится засоотечественницу, хотя бы это и было ему в урон, повредило его отношениям спретендентом на престол.

И тут же Марина грустно засмеялась. О чем она?! На что ейподдержка Сапеги? Не придется воспользоваться ею. И сомнения ее – истинный лиДимитрий стоит лагерем в Тушине или все-таки наглый самозванец – не имеютникакого смысла. Скорее всего, она никогда не увидит его. Разве что мышкаускользнет из-под охраны многолюдной стражи. А князь Долгорукий не какой-нибудьдревний подслеповатый старец, которого можно обвести вокруг пальца. И это неюнец, которому Марина могла бы задурить голову… Нет, нет никакой надежды, чтоудастся улизнуть из-под охраны и добраться до Тушина. С отцом, с Барбарой… Нет,кажется, придется вот так же уныло трюхать до границы в компании этих двухвелеречивых увальней-послов, которые не чают под собой земли от счастья, чтовыбираются наконец из варварской Московии в Речь Посполитую…

Как долог, как утомителен путь! Прямо на Смоленск охранениюследовать было нельзя из опасения попасть на земли, присягнувшие новоявленномуДимитрию, оттого поехали на Углич, оттуда на Тверь, а из Твери на Белую. И еслиМарина в начале пути еще надеялась на какое-то чудо, то чем дольше длилосьпутешествие, тем яснее она понимала: судьба ее – оставаться самборской беднойшляхтянкой, и прежние деньки сверкания во главе Московского государства скоростанут казаться столь же неправдоподобными, как несбывшийся сон…

Все началось с того, что однажды поутру Ефросинья вышла наподворье и увидала Стефку, которая стояла, согнувшись над кустом крапивы, иизвергала из своего нутра только что съеденную пшенную кашу. Девушкапридерживалась одной рукой за стену баньки, однако ее так шатало, что Ефросиньепоказалось: еще мгновение – и бедняга рухнет тут же, под стеной, прямо визгаженную крапиву.

Ахнув, Ефросинья бросилась к Стефке, обняла, поддержала.Мельком глянула на крапивный куст – и саму ее тоже чуть не вырвало: молодаялиства была объедена зелеными гусеницами, которые ползали по листьям там и сям.

– Эка гадость! – брезгливо передернуласьЕфросинья. – Коли так дело пойдет, останемся мы без зеленых щец. Точно также и в прошлом году гусеницы крапивку приели. Пошли, пошли отсюда, нечего наэту пакость смотреть.

Она отвела Стефку в сторонку, посадила на банный порожек,принесла в ковше воды – умыться и рот прополоскать. Стефка все послушноисполняла, однако странное у ней при этом было выражение лица: она словно бывслушивалась в себя, рука рассеянно бродила по животу…

И вдруг до Ефросиньи дошло… Отпрянула, вскочила, ринуласькуда-то прочь, обуреваемая приступом такой же тошноты, которая только чтоскручивала, мучила Стефку.

Да ведь Стефка забрюхатела! Пыхтенье Никиты над ее покорным,распростертым телом принесло-таки свои плоды!

Ефросинья согнулась, закрыла лицо руками. Было такоечувство, что ее накрыло черной тучей. Она всегда жила одним днем, не вспоминаяпрошлого – слишком страшными были эти воспоминания, – не заглядывая вбудущее – пугающим являлось оно! – радуясь тому слабому свечению, которымбыл наполнен каждый день. А теперь все померкло – и будущее, и прошлое, инастоящее.

Вдруг чьи-то прохладные руки коснулись ее плеч. Ефросиньяоглянулась – Стефка смотрела на нее своими огромными черными глазами, потныебелокурые кудряшки прилипли к вспотевшему лбу:

– Фросенька, укохана моя! [32] – пробормоталаона. – Что же теперь будет?!

И Ефросинья поняла, что Стефка боится не меньше, чем она…

Таить случившееся от Никиты им удалось недолго. Как ниотводила Ефросинья мужу глаза, как ни отвлекала его, лишь только у Стефкиначинало сводить судорогой нутро (а тошнило ее часто, чуть ли не после каждойеды), Никита оказался приметлив чисто по-мужски и сразу обратил внимание на то,что у девушки прекратились ее месячные дни. И впервые за все четыре года, чтобыла замужем, Ефросинья увидела промельк счастья в черных глазах Никиты. Впервый раз его твердые, сурово вырезанные губы задрожали в довольной улыбке. Впервый раз вскинул он руку ко лбу, осеняя себя крестным знамением не оттого,что приспело время садиться за стол или отходить ко сну. В первый раз – изблагодарности к небесам.

А потом он перевел взгляд со Стефки на Ефросинью… Иповлажневшие глаза тотчас высохли. Мягкий взгляд вновь стал ненавидящим.

Ефросинья ощутила, что у нее падает сердце… В глазах Никитыона прочла свой смертный приговор.