В самом деле, зачем она ему теперь?! Лишняя обуза. Нет, непросто лишняя обуза, а серьезная помеха. Ведь он страстно мечтал о ребенке. Ноне о каком-то там выблядке, рожденном пленной полячкой, которую Никита бралсилой, против ее воли. Он мечтал о законном сыне, наследнике его имени. О сыне,которым Никита Воронихин мог бы гордиться перед товарищами. И этот сын долженбыл родиться от его законной жены, от венчанной жены!

Но Ефросинья, постылая и немилая, не может родить.Забрюхатела рабыня. Но рабыня не простая… Никита женился бы на Стефке, чтобыскрыть грех от людей, но как это сделать при живой жене? Ее-то куда девать? Воткабы Ефросиньи не стало в одночасье…

Никита медленно начал подниматься из-за стола. Пальцы егопоползли от запястий к локтю, медленно засучивая рукава, и Ефросинья точно бывпервые заметила, какие длинные и сильные пальцы у мужа. Таким ничего не стоитв два обхвата стиснуть ее тонкую слабую шею. Потом сдавить и держать до техпор, пока жена не перестанет биться, закатывая глаза и хрипя.

Она смотрела на мужа, не в силах шевельнуться. Да и чтопроку дергаться? Бежать? Но куда? Зачем? Кому она нужна?!

Ефросинья медленно опустила веки, смиряясь с неизбежным.

– А ну, стой! Стой, пшеклентны, окрутни [33]москаль! – послышался громкий злой голос, в котором Ефросинья с трудомузнала тот тихий шелест, который вырывался из уст Стефки. – Отойди от нее!Сядь и сиди! Слухай до мене! [34] – прикрикнула она на Никиту и продолжала,мешая польские и русские слова: – Ты, гнусный негодяй, сила нечистая,наконец-то я могу высказать все, что думаю о тебе! Будь проклят день, когда тымне на глаза попался. Да, я с тобой согрешила, но этот месяц, который я с тобойпровела, стоит всех моих посмертных мучений в аду. Сполна расплатилась за своипрегрешения и сейчас от души говорю тебе: я тебя ненавижу! Ты самый страшныйчеловек, какого я только видела в жизни, ты страшнее лесного разбойника, потомучто каждый из них помнит о родных своих и жалеет их. Если человек грабит прибольшой дороге, он грабит для жены своей и детей своих, ты же забил жену дополусмерти, а теперь готов убить ее… ради кого? Ради польской блудницы? Радибесстыдной шлюхи? Ведь ты называл меня только так… О, как ты мне мерзок! Ты моюжизнь испоганил, ты меня от близких людей отторг, ты заставил меня мечтать осмерти! Клянусь, я убила бы себя, не убоялась бы греха, и только жалость к этойнесчастной женщине поддерживала меня на краю гибели! – Стефка не глядяткнула пальцем в остолбенелую, онемевшую Ефросинью.

Впрочем, Никита выглядел не лучше. У него были точно такиеже широко открытые глаза и остановившийся взор, как у жены. Пожалуй, если бысама Ефросинья, забыв многолетнюю, привычную покорность, обрушилась на него спопреками, исполненными ненависти, он и то был бы менее изумлен.

– Думаешь, я не читаю твоих черных мыслей? Ты задумалубить жену и жениться на мне, ведь верно? И все это ради того, чтобы твойребенок родился в законном браке. А потом, когда он появится, ты, пожалуй,найдешь способ и меня сжить со свету, чтобы не быть связанным с женщиной,которая ненавидит и презирает тебя, которая знает всю твою подноготную.

– Окстись, – пробормотал Никита, неуклюже шевелягубами. – С чего ты взяла, что я тебя убивать стану?

– А ты никого не убьешь, – прошипелаСтефка. – Ни меня, ни ее! Или… или тебе придется убить нас обеих враз. Чтобы ни случилось с Ефросиньей, я молчать не стану. Если она погибнет от твоегоножа или кулака, от любой случайной причины: от угара или в колодезь ненарокомупадет, или глотком подавится, или с мостков свалится в реку, когда станетполоскать белье, или опрокинет на себя ушат кипятка в бане, или гадюка ужалитее вдруг, или перережет ей горло ночной грабитель, польстившись на ее дешевыесерьги, – я обвиню в этом преступлении тебя. Я не стану молчать, будукричать о твоем злодеянии на всех перекрестках. Жизнь положу, чтобы отправитьтебя на плаху! И тебе придется убить меня, чтобы скрыть преступление. Нотогда, – Стефка злорадно усмехнулась, – тогда ты убьешь вместе сомной своего ребенка. И солоно же, солоно и тяжко придется тебе, коли обеженщины, жившие в твоем доме, вдруг разом отправятся на тот свет. Даже в вашейбестолковой, бессмысленной Московии, где законы соблюдают лишь изредка и словнобы с перепугу, это заставит народ задуматься. Так что подумай хорошенько,стрелец. Стоит ли брать на душу столько грехов и рисковать быть повешенным заубийства?

Она умолкла, тяжело, возбужденно дыша, а Воронихин никак немог решиться слово молвить, совершенно обезоруженный этой неистовой вспышкой.И, быть может, он впервые задумался над тем, что расплата за грехи можетнастигнуть и его…

– Ополоумела? – пробормотал наконец. – Ишь,наплела семь верст до небес, наворотила с три короба! На что мне Фроську сосвету сводить, иль я без ума и без души?

– Ну, насчет ума твоего мне неведомо, а что без души ты– это я лучше других знаю, – ответила, словно плюнула, Стефка.

– А коли ты все так хорошо знаешь, – тонким, злымголосом выкрикнул Никита, – скажи, как все уладить так, чтобы и овцы былисыты, и волки целы?

– Да очень просто, – передернула плечами Стефка, сискренним презрением глядя на неразумного, несообразительного мужика. – Яребеночка рожу, а вы с Ефросиньей признаете его за родного сына. Мне дитя твоебез надобности, мне лучше спорыньи выпить, но не рожать от тебя, ненавистного,и если я соглашусь его оставить, то не ради себя, не ради тебя, не ради твоегосладкого куса, а ради единственного человека, который меня пожалел, хотя ейменя видеть и терпеть около себя было – горше смертной погибели. Для Фроси яэто сделать готова, ей сыночек свет в окошке будет. И у тебя сын станется, игреха тебе на душу брать не придется.

– Ну да, хитра ты, что квашня рассохшаяся, –съехидничал Никита. – Ишь, намараковала. Она с брюхом ходить будет, а этахворостина тощая, Ефросинья, ребенка за своего выдаст. Найди мне такого дурня,чтоб поверил, будто Фроська его родила!

– Значит, надо так сделать, чтобы никто меня брюхатойне увидал, – гнула свое Стефка. – Есть ли у тебя в каком другом городеродня неболтливая либо надежный человек, к которому мы с Ефросиньей могли буехать на все время до родов? Ежели все верно, ежели я в мае понесла, значит,рожу в январе. Но ехать надо никак не позднее августа: после трех месяцев брюхоначинает так расти, что ни под какими сарафанами да поневами не скроешься.Соседки ваши – бабы глазастые. Вмиг смекнут, что да как.