– И оставила меня с отцом, – сказал Шолто. Онпосмотрел на стол, потом медленно поднял ко мне эти необыкновенныеглаза. – Ты знаешь, сколько мне было, когда я увидел других сидхе?

Я покачала головой.

– Пять лет. Пять лет до того, как я увидел кого-то стакой же кожей и глазами, как у меня.

Он замолчал, глаза его замутились воспоминанием.

– Расскажи, – попросила я тихо.

Он заговорил вполголоса, будто сам с собой.

– В темную безлунную ночь Агнес взяла меня поиграть влес.

Я хотел спросить, не та ли это ведьма Черная Агнес, которуюя сегодня видела, но не стала перебивать. Будет еще время спрашивать, когда унего переменится настроение и он перестанет рассказывать свои тайны. Наудивление легко оказалось заставить его открыться. Так легко раскрываетсязащита на том, кто хочет говорить, не может не говорить.

– Я увидел среди деревьев что-то сияющее, будто луна спустиласьна землю. Я спросил Агнес, что это? Она не сказала, только взяла меня за руку иподвела поближе к свету. Сперва я думал, что это люди, только люди не светятсятак, будто у них огонь под кожей. Потом женщина повернулась к нам, и глаза унее...

Голос его пресекся, и в нем была такая смесь удивления истрадания, что я готова была прекратить разговор, но не стала. Если он хочетрассказывать, то я хочу знать.

– Глаза... – подсказала я.

– Глаза у нее горели, светились синим, темно-синим, апотом зеленым. Мне было всего пять, так что не ее нагота и не его тело на нейпоразили меня, но чудо этой белой кожи, этих клубящихся глаз. Как моя кожа имои глаза. – Он смотрел сквозь меня, будто меня тут и не было. –Агнес увела меня прочь раньше, чем они нас увидели. У меня было полно вопросов.Она велела задать их отцу.

Он заморгал, глубоко вздохнул, будто в буквальном смыслеоткуда-то возвращаясь.

– Мой отец объяснил мне, кто такие сидхе, и сказал, чтоя тоже один из них. Мой отец воспитал меня в вере, что я – сидхе. Я не мог бытьтем, кем был он. – Шолто сухо засмеялся. – Я плакал, впервые поняв,что у меня никогда не будет крыльев.

Он посмотрел на меня, сдвинув брови.

– Никому при Дворе я об этом не рассказывал. Ты на менякакие-то чары навела?

Он, конечно, не верил, что это чары, или расстроился бысильнее, даже испугался бы.

– А кто еще при Дворе, кроме меня, мог бы понять, чтоэта история значит? – спросила я.

Он посмотрел на меня долгим взглядом и медленно кивнул:

– Да, хотя твое тело не так искажено, как мое, ты тожеим не своя. Они никогда не примут.

Последние слово относились, как я поняла, к нам обоим.

Его руки, лежащие на столе, сцепились так, что пошлипятнами. Я коснулась их, и он отдернулся, будто я его обожгла. Стал убиратьруки подальше – но остановился. Я видела, каких усилий ему стоило положить ихобратно. Он действовал так, будто ожидал боли.

Я накрыла его большие руки своими – насколько это быловозможно. Он улыбнулся, и это была первая искренняя улыбка, потому что быланеуверенной, будто боялась оказаться ненужной. Не знаю, что он прочел на моемлице, но это его успокоило, потому что он раскрыл руки, взял мою и поднесмедленно к губам. Он не столько целовал мне руку, сколько прижимал ее ко ртунеожиданно нежным движением. Одиночество может быть связью сильнее многихдругих. Кто лучше при обоих Дворах мог бы понять нас, чем мы друг друга? Нелюбовь, не дружба, но все равно связь.

Он поднял глаза навстречу мне, оторвав лицо от моей руки.Такой взгляд я редко видала у сидхе – открытый, незащищенный. В его глазах былатоска, желание столь сильное, что будто смотришь в бездонную пустоту, в зияющуюяму на месте чего-то пропавшего. От этого глаза его стали дикими, как у леснойтвари или выросшего в лесу ребенка – неукрощенный, но обиженный жизнью. Неужтои у меня бывают такие глаза? Хотелось думать, что нет.

Он отпустил мою руку – медленно, неохотно.

– Я ни разу в жизни не был с сидхе, Мередит. Тыпонимаешь, что это значит?

Я понимала, может быть, даже лучше его, потому чтоединственное, что может быть хуже, чем не иметь, – это иметь, а потомпотерять. Но я старалась, чтобы мой голос звучал нейтрально, потому что яначинала бояться того, к чему он клонит. Как бы я ему ни сочувствовала, это нестоило смерти под пыткой.

– Тебе интересно, как это.

Он покачал головой:

– Нет. Я жажду вида бледной плоти, распростертой подомной. Я хочу смешать свое сияние с другим. Я хочу этого, Мередит, и ты мнеможешь это дать.

Именно к тому он вел, чего я боялась.

– Я тебе уже сказала, Шолто: я не рискну смертью подпыткой ни для какого наслаждения. Никто и ничто этого не стоит.

Я говорила искренне.

– Королева любит, когда ее стражники наблюдают за ней иее любовниками. Некоторые отказываются смотреть, но многие соглашаются радишанса, что она позовет нас присоединиться. "Вы мои телохранители – развевам не хочется хранить мое тело?" – передразнил он ее голос. – Дажекогда это делается ради жестокости, любовь двух сидхе – все равно чудеснаявещь. Я бы отдал за нее душу.

Я выдала ему самую лучшую из своих непроницаемых масок.

– Мне совершенно без пользы твоя душа, Шолто. Что тыеще можешь мне предложить такого, за что стоит рискнуть мучительной смертью?

– Если ты будешь моей любовницей-сидхе, Мередит,королева будет знать, что ты для меня значишь. Я постараюсь как можно яснеедать ей понять, что, если что-нибудь случится с тобой, она потеряет верностьслуа. Этого она сейчас себе позволить не может.

– Почему бы тебе не заключить эту сделку с какой-нибудьболее сильной женщиной-сидхе?

– У женщин стражи принца Кела есть для секса принц, ион в отличие от королевы не дает им простаивать.

– Когда я покидала Двор, некоторые женщины сталиотказываться от ложа Кела.

Шолто довольно улыбнулся:

– Это движение стало весьма популярным.

Я приподняла брови:

– Ты хочешь сказать, что гарем Кела дает ему отставку?

– Все больше и больше женщин из гарема.

– Тогда почему тебе не пригласить одну из них? Онинамного сильнее меня.

– Может быть, по той причине, о которой ты говорила,Мередит. Никто из них не поймет меня так, как ты.

– Думаю, ты их недооцениваешь. Но что же такого делаетКел, из-за чего они бросают его целыми стадами? Королева – садистка, но еестражники готовы вползти на ее ложе по битому стеклу. Что же такое делает Кел,что еще хуже?