Мне не удаётся ничего сказать, я апатично держусь в его руках и пытаюсь абстрагироваться от того, что сейчас произошло. Харви, наконец, меня отпускает и остаётся стоять, слегка покачиваясь.

– Они мне только что звонили, – он хрипит и говорит почти шёпотом.

– Кто?

– Отделение полиции Трумсё. Они хотят, чтобы я приехал завтра утром. Сначала они спросили, мог бы я приехать сегодня вечером, но я перенёс на завтра.

– Вот как, – бормочу я и вытираю лицо предплечьем.

– Они хотели узнать про тебя, Торкильд. О том, когда ты приехал, где жил, каким показался мне, когда я отвозил тебя на остров.

– То есть они следуют сценарию, в котором Бьёрканг и Арнт приехали на маяк в тот вечер, когда я был там, – рассуждаю я, – а потом с ними что-то случилось.

– Чёрт побери, – рычит Харви.

– Да, не так ли…

– Слушай, – говорит он. Слышно, как снаружи хрустит гравий, пока они везут носилки с Мерете к стоянке с машиной «скорой помощи», – я думал ничего не говорить, но теперь, кажется, стоит.

– Что такое?

– Сейчас, когда ты позвонил мне, я был на пути к ферме. До маяка было меньше километра, – он мнётся, – в общем, когда я проезжал остров на обратном пути, я кое-что увидел.

– Что?

– Силуэт. А может, и два, не уверен. Было так темно, и я был далековато. Но она сидела…

– Она? – мне приходится сильно сдерживаться, чтобы меня не затрясло.

– Не знаю, кто это, но там была женщина, в этом я уверен. Я не увидел лица, только волосы, развевающиеся на ветру. Я увидел её только на короткое мгновение, а потом лодка повернулась под таким углом, что она скрылась за сараем. Я не уверен даже, что это была женщина, а не просто гора мусора у стены, но дверь в сарай была открыта, и у меня возникло это жгучее ощущение, когда я смотрел туда, что там кто-то стоял. Кто-то скрывался там внутри, в темноте, и ждал, пока я проеду.

Слышно, как захлопывается дверь скорой, после чего гаснут огни, светившие в окна гостиной, и им на смену снова приходит тёмно-синяя вечерняя мгла.

– Мне надо ехать, – говорит Харви, смотря вслед машине. Как будто темнота за окном его пробудила и напомнила о неотложных делах, – надо забрать сына и ехать за ней.

…Харви уходит, не оборачиваясь. Он быстро шагает по стоянке и садится в пикап. Когда машина уезжает, я раздвигаю занавески и впускаю в комнату вечернюю темноту. Я стою и думаю о том, как быстро всё может пойти наперекосяк, если ехать не той дорогой, будь это вечер на кухне с любимой, допрос или вся жизнь целиком: едешь и едешь к собственной кончине, не имея возможности нажать на тормоза или изменить курс.

– На этот раз всё и вправду летит ко всем чертям, – обращаюсь я к снежинкам, которые витают в свете фонаря над стоянкой. Где-то далеко, у маяка, кружится стая птиц в просвете между облаками, и тонкая полоска лунного света пробивается сквозь эту брешь и озаряет остров. Внезапно я замечаю свет в одном из окон главного корпуса, прямоугольный луч маяка среди всей это тьмы и холода.

– Харви прав, – я прижимаюсь лицом к стеклу, – она ждёт меня там. Пора отсюда выбираться.

Я едва дышу, когда дохожу до своей машины на стоянке. Я подъезжаю к сараям на берегу залива и паркуюсь там, где стояли шериф с сержантом, когда я впервые сюда приехал, чтобы осмотреть лодку Расмуса в сарае Харви. Припарковавшись, я выпрыгиваю из автомобиля и зигзагом мчусь по торфяникам и гальке к покосившейся от ветра рыбной сушильне.

Птицы в небе напоминают кукол из теневого театра, они падают и поднимаются, медленно и плавно, почти не размахивая крыльями, парят над сторожкой маяка. Кроме того, я вижу птиц и вокруг маяка, чёрных с белыми шеями, они дрейфуют на волнах вокруг скал, похожие на китайские фонарики.

Сарай разделён на две части: в глубине расположена кладовая, в которой лежат разнообразные снасти, зелёные стеклянные бусины, бадьи и коробки, а на стене висит пластиковый ялик. Он прикреплён двумя крюками, за заднюю и переднюю части. Ялик такой маленький и лёгкий, что мне удаётся его поднять и без проблем спустить на воду.

Я покидаю землю и поднимаюсь на борт. Остров ясными серебряными переливами омывают волны. Птицы выстроились веером, а маяк и прочие постройки озарило ярким лучом света, пробившегося сквозь облака: ось связала две точки синхронного вращения.

– Это мы, Фрей, – всхлипываю я судорожно, и по моему лицу катятся слёзы, – это мы.

Спину ломит, когда я наконец добираюсь до обломков причала. Я бросаю сумку на берег, а потом, скользя, выбираюсь из ялика и встаю на камень. Я бегу к лодочному сараю и открываю дверь: там никого нет, и я иду дальше. У подножия каменной лестницы я останавливаюсь и оглядываю маяк. Холодные серебристые лучи луны подсвечивают конструкцию. Я делаю глубокий вдох и бегу дальше.

Редкие дождевые капли и влажный морской ветер бьют в лицо, но куртку я не застёгиваю и не заправляю футболку в штаны. Дверь в главный корпус замотана красно-белой оградительной лентой. Оказавшись внутри, я сразу бегу в бар.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – выругиваюсь я и останавливаюсь у барной стойки. В комнате слегка пахнет луком, этого запаха здесь раньше не было, но откуда-то он мне знаком. Окна затянуты чёрными полиэтиленовыми пакетами, все, кроме одного. Посередине стоит горящий прожектор, направленный в непокрытое окно. Я подхожу и открываю его. Снаружи совсем темно. Просвет в облаках теперь пропал.

– Слишком поздно, – с отдышкой говорю я.

Я стою и несколько минут смотрю на облачный покров над головой, ожидая, надеясь, что просвет снова появится, но ничего не происходит, на смену облакам приходят другие, ещё темнее, нет луны, нет света, нету Фрей. Только непроглядная чёрная преграда, через которую никому не перейти. Я закрываю окно и выхожу из бара.

Я чувствую, что пришло время снова попробовать избавиться от того, что, как кирпич, застряло в области диафрагмы, и направляюсь к танцплощадке, где согласно указателю должен находиться туалет.

Дверь в подвал закрывает висячий замок, а у меня нет ключа. Я поворачиваюсь и трусцой бегу обратно по лестнице в фойе, затем поднимаюсь на этаж выше. Воздух здесь тяжёлый и влажный, в нём какой-то странный привкус кислого запаха горелой древесины и сырой одежды.

Я подхожу к одной из приоткрытых дверей. Комната находится в том крыле здания, которое, видимо, сильнее всего пострадало от пожара. Потолок и стены голые как в самой комнате, так и в совмещённой с ней ванной, в которой нет ни душевой, ни туалета. На полу лежит несколько инструментов вместе с прожектором, а еще рулоны изоляционного материала. Эта комната – единственная на этаже, которую Расмус успел начать ремонтировать. Всё остальное осталось нетронутым с восьмидесятых.

В следующей комнате полно мебели. Старые раздвижные диван-кровати сложены друг на друга у внешней стены со всякими шкафами и полками. Стены в саже, ковёр запрел и выжжен пятнами овальной формы вплоть до плитки.