Мои учителя преподавали мне практики брахмавихар как любящую доброту, сострадание, радость и невозмутимость (именно в таком порядке), но я немного перемешаю свои эссе о них, чтобы отразить свой собственный путь. Я должен был прийти к состраданию прежде, чем практиковать любящую доброту, чтобы не впасть в ограниченное состояние взаимозависимости. Я должен был практиковать невозмутимость прежде, чем прийти к истинному изобилию, которое приносит практика радости, и я счастлив, что могу поделиться с вами этой практикой. Вместе мы будем помнить о том, что сердце каждого из нас так просторно, что может хранить в себе целый мир, если обретет его; вместе мы будем помнить, что наши сердца настолько переполнены любовью, что мы можем изливать ее на все, что мы делаем, и на каждого, кого встречаем, и они никогда не опустеют.

Сострадание

Несколько лет назад я посетил десятидневный медитативный ретрит в Юкка-Вэлли (штат Калифорния). Он был очень популярным, и каждое утро я проводил в большой комнате, переполненной людьми, которые радовались короткой возможности задать вопросы, так как в остальном это было очень молчаливое собрание. Ранее я заметил закономерность: каждый день, когда наступало время вопросов, кто-нибудь поднимал руку и говорил о том, что у него возникли проблемы с осуждением себя и других. Поскольку у меня было множество проблем со всем, что только можно было себе представить, мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, сколько боли было в этой комнате по вине психического явления, которое люди называют осуждением, но со временем я погрузился в это. Когда люди начинают наблюдать за умом, они видят, как много страданий причиняет им привычка ума судить их самих и окружающих.

Похоже, что руководители ретрита думали точно так же, потому что на четвертый день они посвятили вторую половину дня практике прощения себя за несовершенство и за ошибки, а также тому, чтобы мы узнавали жизнь, проживая ее. Это было поворотным моментом моего понимания целей духовной практики. На протяжении большей части последних двух десятилетий я думал, что я исцеляюсь от последствий своих болезненных отношений с самим собой, но мне и в голову не приходило, что можно исцелиться от самих отношений. Я и моя история были просто жизненными фактами, подобно гравитации, и духовная практика должна была улучшить нас.

В тот день на ретрите я пришел к пониманию того, что наши суждения о мире отражают наше суждение о себе, и если мы хотим отдохнуть от постоянного оценивания окружающего мира, то мы должны перестать судить самих себя. Практика прощения показала мне, что есть разница между человеком и его поведением. Непростительным может быть поведение, но не встревоженный, страдающий, растерянный человек, стоящий за ним.

Мои учителя не пытались научить меня прощать других. Они научили меня видеть, что есть смысл простить себя и отпустить свое прошлое. Сейчас я считаю способность прощать основным жизненным навыком. Взрослые должны уметь прощать, если хотят строить устойчивые отношения и стабильное общество. И прощение самих себя – это только начало. Как только мы научимся прощать себе то, что мы всего лишь люди, мы будем способны принять человечность других. Мы будем все меньше и меньше переживать о том, что человеческие существа не способны избегать ошибок и не склонны поступать правильно. Мы сможем обеспечить другим пространство, через которое они пойдут по священному пути обучения человеческой жизни. Мы захотим спокойной и постоянной энергии сострадания и увидим, что предлагать ее другим – значит возвеличить себя самих.

Когда мне было уже почти пятьдесят, со мной связалась моя биологическая мать Мэри-Энн – впервые за долгие годы. За шестнадцать лет до этого мы уже общались и даже встретились, но наладить контакт не удалось. Она писала, что ждала связи со мной столько, сколько могла, но больше ждать не может, поэтому нашла меня сама. Это было неудобно. У меня было много дел, и возвращение к старой боли в мои планы не входило. А она усилилась: я потребовал объяснений, почему она меня бросила, и получил их. Она рассказала мне, как ее семья и церковь отреклись от нее – белой матери темнокожего ребенка. В течение двух лет я томился в приюте родного города, который мои бабушка и дедушка отказались посетить. Насколько я знаю, они меня так и не увидели, потому что я был их черным внуком. Политика католических приютов была такова, что темнокожих детей не отдавали в семьи, так что в свои двадцать лет моя мама была совершенно одинока в своих попытках найти для меня дом, где меня бы любили.

Моя спина вышла из строя, и я не мог заниматься серфингом и практиковать асаны. Дело было плохо. Потом я был вынужден прекратить проведение тренингов. Я знал, что этика обязывает меня дать любящий ответ вне зависимости от того, на что я отвечаю. Я знал, как настроить себя на такой ответ и довольствоваться им. У меня были значительные резервы нужного импульса, полученные за годы практики, и они несли меня прямиком к этому ответу. Кроме того, у меня была возможность подумать над тем, каково это – чувствовать себя жертвой, но не жить исходя из этого чувства, и это создавало внутреннее пространство, где я мог попытаться применить сострадание. Практика сострадания научила меня ставить себя на место других. Семья Мэри-Энн отказалась от нее. Моя приемная семья никогда от меня не отказывалась. Церковь, которую посещала Мэри-Энн, также отреклась от нее. Мои же духовные общины были для меня источником постоянной поддержки. Я подумал о своих детях, имевших замечательный опыт большой семьи, и решил, что они с радостью примут мою биологическую мать.

Я подумал, наконец, как важно для Мэри-Энн было узнать, что у меня все в порядке. Ее церковь могла отречься от нее, но Бог никогда от нас не отрекается. Я позвал ее в гости, и она согласилась.

На ранних этапах практики осознанности мы обнаруживаем глубокие конфликты с происходящим. Нам не нравится то, что он сделал, нам совсем не нравится то, что сделала она, нам не нравится, как они опустились, мы не понимаем, почему люди такие, нам даже не нравится то, как мы поддерживаем свою практику медитации. В общем, все могло бы быть лучше, и в то время как мы надеемся в будущем стать менее предвзятыми к положению вещей, мы также осознаем собственный послужной список. Когда мы слышим о прощении, это становится проблеском совершенно другого отношения к сложнейшим эмоциональным ситуациям нашей жизни, но когда мы применяем его к себе, мы обычно сталкиваемся с тем фактом, что либо мы, либо кто-то другой сделали что-то не так. Прощение не кажется практичным для этого случая. Но осознанность открывает нам, что неспособность прощать делает нас несчастными, а нашу жизнь – суматошной. И мы приходим к пониманию того, что, хотя иногда это кажется невозможным, прощение могло бы стать практичным решением для многих грандиозных страданий нашей жизни. Мы понимаем, что обида – это форма зависимости, а прощение может освободить нас. Мы смягчаемся и готовы попробовать.

Долгое время учителя советовали мне встречать боль с состраданием. Для меня это звучало как что-то набожное и нереальное, но со временем я понял, что они не имели в виду, что я должен бродить по улицам в поисках людей, нуждающихся в помощи. Они говорили о работе с моей собственной болью. Осознанность раскрывает нам глаза на огромное количество человеческих страданий, как в нашей собственной жизни, так и в жизнях окружающих. Мои учителя пытались показать мне, что первый шаг к тому, чтобы справиться со страданием, – это выработать привычку сострадать, и я должен встретиться лицом к лицу с болью, которая находится прямо под рукой – со своей собственной. Я научился быть здесь и сейчас, вдыхая, думая или ощущая. Встречать происходящее с состраданием – это мощный способ заставить йогу работать.