Когда биологический организм что-то воспринимает во внутренней или внешней среде, он реагирует. Тех, кто медленно реагирует, съедают, либо им приходится голодать. Эта истина заключена в каждой клетке нашего тела. Она подразумевает, что у нас нет времени, нет прошлого, нет будущего – только настоящее. Резко метнувшаяся тень – и белки прячутся. Хруст ветки – и олени останавливаются, чтобы прислушаться. Ни прошлого, ни будущего – только настоящее. Во время медитации мы наблюдаем ту же модель поведения в действии: появляется раздражитель, и вместе с ним появляется желание отреагировать, будь это зуд, мысль или боль в плечах. Если мы просто будем продолжать медитацию и не станем реагировать, нас посетит подлинное озарение: любой раздражитель – зуд, мысль, боль – возникает на время, а затем исчезает. Все появляется и исчезает – хорошее, плохое, среднее. Частью пространства, которое мы создаем с помощью медитации в поисках нужного ответа, является знание, что вещи меняются сами по себе, и ничего с этим не делать – это вполне нормально. Практика вайрагьи напрямую приводит нас к тому, что мы получаем чувственный опыт непостоянства и множества вариантов.

Открытие непостоянства и нашей способности просто наблюдать за ним, без реакции, было для меня значительным событием. Каким-то образом мне это удалось, и мне тогда было уже под сорок. Что бы я ни чувствовал, что бы ни видел, чем бы ни владел и чего бы ни имел, чего бы ни боялся или на что бы ни надеялся – все должно было вот-вот измениться, хотя я и не знал об этом. Это было грандиозно, потому что означало, что я могу быть спокоен и пустить все на самотек. Не нужно было заставлять себя участвовать в любой ситуации, любом разговоре, использовать каждую возможность. От меня требовалось только действовать мудро, а не импульсивно.

Все началось, когда я услышал звон колокольчика, который постепенно затихал, пока не умолк совсем. Я был в восторге. Я нашел добротное одеяло и вместительную скамейку и сидел в прохладе, слушая шум машин на проселочной дороге напротив ретрит-центра, который я посещал. Этот звук поначалу был слабым, затем нарастал, становился максимально громким и шел на спад, затихал и со временем исчезал совсем. Воцарялась тишина, в которой можно было услышать звуки леса, скрип деревьев, легкий шорох ветерка. Ветер приносил ощущение ранней весны, запах снега, земли и листьев. Промежутки времени между проезжающими машинами были молчаливой вечностью бытия, идеальным моментом для воспоминаний – и для того, чтобы начать все сначала.

Мы мечемся между действиями и реакциями, как белка в колесе, и попадаем в область самооправдания. Мы наделяем наши действия смыслом, даже если на самом деле в них нет ни малейшего смысла. Но для того чтобы оставаться во всем этом, нужен импульс. Вайрагья блокирует этот импульс. Мы учимся останавливаться и радоваться возможности остановиться. Мы учимся глубоко чувствовать момент и наслаждаться этим ощущением. Мы чувствуем созидательность в том, чтобы сидеть и быть с чем-то, что происходит с нами. Музыка – это пространство между нотами, и мы учимся жить в этом пространстве, любить его сумеречные ритмы, его шепот и его истины. Оказаться там – это как вернуться домой. Оказаться там – значит помнить.

Мои учителя начинают с медитации на тело и дыхание, затем включают в этот процесс мысли и чувства. Тело и дыхание – довольно успокаивающие объекты для медитации. Мысли и чувства не таковы. Первый шаг в рассмотрении наших мыслей и чувств – обратить внимание, приятные они, неприятные или нейтральные. Мне кажется, что этого хватает минут на десять – потом мне становится скучно, и я начинаю страдать. Я сосредоточиваюсь на том, чтобы удержать это состояние, и этого хватает еще на пару минут. Когда я возвращаюсь к телу и дыханию, все затихает на некоторое время. Через какое-то время я могу подтвердить, что действительно замечаю качество моих мыслей и чувств, но на этот раз я держу тело и дыхание в фоновом режиме, обращая внимание на свои мысли и чувства, но уже не теряя связи со вдохами и выдохами, с тем, как мое тело остается спокойным и живым. Не используя полный заряд моего внимания, мои мысли и чувства порхают вокруг меня, а затем исчезают. Все чаще они оказываются нейтральными, все чаще они не появляются вовсе. Звонит колокольчик – пора начинать медитацию на ходу. Вставая, я стараюсь остаться в своем теле и дыхании, пока иду к двери.

Какое-то время я оставался глух к похвалам моих учителей по поводу того, что я привношу в свою практику постоянство. Я действительно понятия не имел, о чем шла речь, и это не звучало как что-то полезное, чем бы оно ни было. Однако через пару лет я понял, что они имели в виду, а еще через пару лет начал пытаться следовать их совету. Смысл в том, чтобы прорабатывать техники, которым вас научили, в течение всего дня: и во время ретрита, и после, вернувшись домой. Если вы учитесь замечать желание и нежелание, вы замечаете их сидя, на ходу, во время еды, выполняя повседневную работу. В ожидании вечернего разговора, в очереди за чаем, ложась спать, вы продолжаете фиксировать желание и нежелание. Придя домой, вы замечаете желание и нежелание. Вы так и будете делать, если действительно верите, что желание и нежелание занимают важное место в вашей жизни и что вы можете изменить свое отношение к этим первичным привычкам ума.

Сейчас моя практика выглядит именно так, и в этом нет ничего особенного. Такое ощущение, что я именно за этим и пришел в йогу. Хотел бы я уметь это с самого начала, впервые посещая ретриты, но тогда я не знал как. Я не знал, как нести ответственность за собственное обучение. Мне казалось, что сработать может только то, что я демонстрирую. Если мы собираемся изучить самое трудное из всего, чему только можно научиться, это не будут случайные знания. Это тот выбор, который мы совершаем снова и снова; это тот выбор, который мы практикуем постоянно.

Какое-то время по воскресеньям в 10 часов утра я проводил занятия йогой в Манхэттене. Путешествие в поезде проходило спокойно, обычно вместе со мной ехала пара-тройка бедолаг, у которых были какие-то дела в Нью-Йорке в выходной день. После одной из таких поездок я решил пройтись к своей студии через временно заброшенный парк на Юнион-сквер. Я собирался пересечь Семнадцатую улицу, как вдруг услышал странный звук, похожий на щебетание. Я обернулся направо и понял, что его источником был внедорожник, несущийся так быстро, что его раскачивало из стороны в сторону. Странное щебетание оказалось визгом двух его шин, на которые обрушился полный вес автомобиля, в то время как другие два колеса вращались в воздухе. Внедорожник мчался в мою сторону; кроме того, по горячим следам за ним следовала полицейская машина. Полиция была настолько ошеломлена необходимостью преследовать кого-то воскресным утром, что даже не включила сирены, и, кроме отчаянного визга шин, ничто не нарушало странной мертвой тишины, в которой разворачивалась вся эта ситуация. Пока я стоял, шокированный происходящим, они пронеслись мимо меня, а затем сделали резкий поворот, запрыгнув на бордюр, и погнали обратно – прямо ко мне. Я побежал, как третьестепенный персонаж в сцене автомобильной погони из любого виденного вами фильма. Мои руки были подняты, я вопил что-то нечленораздельное. Когда я в панике пересекал Семнадцатую, мои учителя медитации могли гордиться мной: все, о чем я мог подумать, – это как мне жаль парней из внедорожника, дошедших до такой жизни. Если бы я умер в тот момент, моей последней мыслью стала бы надежда на то, что арест станет для них поворотным моментом, а это преследование – началом лучшей жизни. Я перенес практику постоянства с подушки для медитации в свое сердце.