— Анна! Нет! Ты не можешь ехать!

— Но этим людям нужна наша помощь!

— Ты больше не можешь ее оказывать. Если ты будешь находиться среди тех людей, то можешь заразиться холерой. Ты привезешь ее сюда, заразишь Лоренса, меня, слуг. Ты этого хочешь?

— Конечно нет! Но я не могу бросить свою работу.

— Анна, ты должна это сделать. Ты доводишь себя до изнеможения. Только посмотри на себя! — Он подтолкнул ее к зеркалу и заставил заглянуть в него.

При виде своего отражения Анна испытала шок. Куда подевалась цветущая свежесть молоденькой девушки, которую заботило только, какие ей выбрать ленты и кого пригласить на бал. Казалось, что она как-то разом постарела. Она испуганно прикоснулась к своей коже.

— Ты истощена, Анна. Сейчас тебе необходимо позаботиться о себе. Нельзя сделать больше собственных возможностей.

— Но как же ты не понимаешь, Эдвард? Я должна продолжать. Я не могу останавливаться.

Он крепко сжал ее руки:

— Я как раз все понимаю. Но пришло время остановиться.

38

После этого разговора Анна уже никуда не ездила. Она оставалась в поместье, заботясь о Лоренсе и Эдварде. Все, кто встречал ее, отмечали, что в ней пропала какая-то искра. Вместо сияющей беззаботной девушки появилась печальная женщина. Говорили, что все это связано с теми ужасами, которые она видела, совершая хорошо известные добрые дела по оказанию помощи жертвам охватившего страну голода.

По ночам она незаметно ускользала из дома и, пробежав через сад на берег озера, долго смотрела на воду и шептала:

— Прости меня. Вернись домой — прошу тебя, вернись домой. Нам не хватает тебя. Мы с Лоренсом по тебе скучаем.

Эдвард, который сидел поздно ночью в детской и укачивал Лоренса, прижав его к груди, выглянул в окно и увидел там Анну, которая в одиночестве шла через сад. В памяти всплыли воспоминания о том вечере, когда он вернулся из Дублина, где присутствовал на съезде политиков, требовавших от правительства помощи.

Домой тогда он приехал очень поздно. Анна плохо себя чувствовала и рано ушла спать. Эдвард заглянул сначала к ней, потом в детскую, а затем спустился в библиотеку, чтобы заняться письмами членам парламента. Уже сидя за письменным столом, он вдруг услышал, как отворилась дверь, и, подняв глаза, увидел на пороге Шона.

— Какого черта ты здесь делаешь? И как ты сюда попал? — требовательным тоном спросил Эдвард.

Шон закрыл за собой дверь.

— Я знаю это поместье даже лучше, чем вы, так что для меня не составило особого труда проскользнуть мимо охранников Синклера и пробраться в дом.

Эдвард в гневе вскочил на ноги:

— Я думал, тебе совершенно ясно дали понять, чтобы ты больше никогда не появлялся в этом поместье, не говоря уже о доме.

— О да, вполне ясно. Предельно ясно.

— Значит, ты пришел сюда, чтобы опять что-то украсть? — Поведение Шона сбивало Эдварда с толку. Если Шон действительно совершил кражу, то он не выказывал никаких признаков паники в связи со своим разоблачением.

— Нет, я пришел сюда не воровать. Кстати, я никогда у вас ничего не крал.

— А мне кажется, медальон, найденный в твоем доме, свидетельствует об обратном.

— Я не крал того медальона, его мне подбросили.

— Кто же это сделал в таком случае и зачем?

— Это сделала ваша жена, лорд Эдвард.

Эдвард недоверчиво взглянул на него:

— Да ты, парень, просто сошел с ума. Никогда в жизни не слышал от своих крестьян более наглых и безумных речей!

— Она подбросила свой медальон, чтобы убрать меня из поместья. Она хотела, чтобы я исчез… потому что я пригрозил ей рассказать правду.

— Ради бога, объясни, о чем ты толкуешь? Что еще за правду?

Шон посмотрел ему в глаза и твердым голосом сказал:

— Лоренс — мой сын. Спросите у Анны. Поэтому она и вышвырнула меня из поместья. Но я пришел, чтобы рассказать вам все начистоту.

Эдвард был в таком глубоком шоке, что не мог вымолвить ни слова.

— Она думала, что сможет таким образом от меня избавиться. Подбросить мне медальон, а потом выбросить меня, словно ворох тряпья. Из-за нее я потерял все — дом, средства к существованию, доброе имя. Теперь все считают меня вором. У меня почти нет денег, мне осталось лишь голодать вместе со всеми остальными. Тогда как она получила все, что хотела, — ребенка, моего сына, — и теперь продолжает спокойно жить, словно меня и не существовало. Поэтому я должен был рассказать вам всю правду. Чтобы показать, на какой стерве вы женились.

— Убирайся отсюда! Я хочу, чтобы ты немедленно покинул мой дом.

— Вы что, не слышите меня? Она предала вас так же, как предала меня! Лоренс — мой сын!

Эдвард стоял как вкопанный, по-прежнему пребывая в состоянии шока; от слов Шона голова шла кругом. Все это, конечно, грязная ложь… Мысли путались, вспоминались разные странности — неожиданная просьба Анны назначить Шона старшим конюхом, ее заявление, что она больше не нуждается в его услугах, странный инцидент с исчезновением медальона, долгие годы честной службы Шона…

Эдвард посмотрел в лицо Шона и теперь заметил его сходство с Лоренсом — тогда-то он и понял, что Шон говорит правду.

Голос Шона звучал все громче и настойчивее.

— Неужели вы так глупы, что сами не видите этого? — теперь уже почти кричал он, стараясь добиться от Эдварда какой-то реакции, заставить его понять. — Неужели не замечаете, что он похож на меня? Он мой сын! Лоренс — мой сын!

— Заткнись! Тебя могут услышать! Я приказываю тебе замолчать!

Однако эти слова лишь еще больше распалили Шона, и голос его сорвался на вопль:

— Лоренс — мой сын!

Внезапно Эдвард схватил стоявшую у камина кочергу и, размахнувшись, ударил ею Шона по голове. Несколько мгновений тот, покачиваясь, стоял, ошеломленно глядя на Эдварда, словно не веря своим глазам; лицо его заливала кровь. Затем он рухнул на пол.

Эдвард некоторое время стоял над ним с кочергой в руке, рассеянно глядя на распростертую неподвижную фигуру, не издававшую ни звука. Затем он уронил кочергу и склонился над телом. Оно было безжизненным.

Заперев дверь библиотеки, Эдвард несколько часов просидел, уставившись на труп Шона. Действовать он начал далеко за полночь, когда все слуги уже отправились спать.

Эдвард принес одеяло и завернул в него тело Шона, после чего тихо открыл окно библиотеки и выбросил труп наружу. Потом он закрыл окно, вышел из дома и отправился на конюшню, где запряг лошадь в фаэтон и подвел ее под окно библиотеки. Сердце часто и гулко стучало в груди, в ушах шумно пульсировала кровь — он понимал, что риск быть услышанным или увиденным очень велик. Погрузив Шона в повозку, он медленно отъехал от дома на расстояние, где его уже нельзя было ни увидеть, ни услышать.