Уже тогда вся Европа не меньше современных ученых задавалась вопросом, чего же ради Наполеон на фоне такого поразительного успеха решил в июне 1812 г. вторгнуться в Россию, совершив тем самым судьбоносную ошибку. Эта кампания отличалась от всех остальных Наполеоновских войн. Она была актом неприкрытой агрессии, или, как сформулировал Евгений Тарле, «из всех войн Наполеона война 1812 года является наиболее откровенно империалистской войной»[17]{50}. Для нападения было два предлога. Первый – стремление Франции освободить Польшу, почему Наполеон и называл вторжение второй польской войной. Однако, как ясно из истории Гаити, император отнюдь не собирался освобождать подвластные ему народы. На деле, кроме разглагольствований о том, что он пришел как освободитель, Наполеон не предпринял ничего, что могло бы приблизить Польшу к независимости или изменить границы польского государства. Его обещание свободы следует рассматривать как пропагандистскую уловку, целью которой была вербовка поляков для службы в его Великой армии (Grande Armée).

Вторым предлогом было заявление, что вторжение в Россию якобы единственный способ вести экономическую войну против Англии в рамках так называемой континентальной блокады. Введенная Берлинским и Миланским декретами соответственно в 1806 г. и 1807 г. континентальная блокада накладывала запрет на торговлю между Великобританией и Европой. Цель блокады состояла в том, чтобы подорвать британскую промышленность, заместив английские товары на рынке французскими. Когда российский царь пренебрег блокадными декретами, Наполеон ответил наступлением, заявив, что оно носит профилактический характер, что надо поставить русских на место, после чего мир будет восстановлен.

Но численность Великой армии Наполеона позволяет предположить, что он преследовал более масштабные цели, чем освобождение Польши, в которое не верил, или принуждение к континентальной блокаде, для которого нападение было совершенно излишним. В централизованной персоналистской диктатуре Наполеона все решения, как политические, так и военные, исходили лишь от него одного. И хотя император не декларировал свои намерения открыто, он давал понять приближенным, что такое невиданное войско свидетельствует о величии его замысла – разбить армию Александра I, раздробить Россию, а затем отправиться из Москвы в Индию, чтобы низвергнуть Британскую империю. Наполеон говорил графу Нарбонну:

Теперь пойдем на Москву, а из Москвы почему бы не повернуть в Индию? Пусть не рассказывают Наполеону, что от Москвы до Индии далеко! Александру Македонскому от Греции до Индии тоже было не близко, но ведь это его не остановило? Александр Македонский достиг Ганга, отправившись от такого же далекого пункта, как Москва… Предположите, Нарбонн, что Москва взята, Россия повержена, царь пошел на мир или погиб при каком-нибудь дворцовом заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии французов и вспомогательных войск, а Ганга достаточно коснуться французской шпагой, чтобы это здание меркантильного величия Англии обрушилось{51}.

Для Наполеона не имело никакого значения, что его советники, в том числе служивший послом в России Арман де Коленкур, единодушно выступили против этой авантюры. Даже самые проницательные враги Бонапарта видели дальше, чем он сам. Например, русский посол в Англии граф Воронцов так обобщил возможные военные последствия непостижимой аферы Наполеона:

Я боюсь только дипломатических и политических событий, потому что военных событий я нисколько не боюсь. Даже если начало операций было бы для нас неблагоприятным, то мы всё можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая войну отступая. Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем больше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, тем больше он будет доведен до самого жалкого положения, и он кончит тем, что будет истреблен нашей зимой, которая всегда была нашей верной союзницей{52}.

Но Наполеон демонстративно взял с собой в Россию экземпляр поучительной повести Вольтера «История Карла XII». В ней Вольтер рассказывает о шведском тиране, одержимом манией величия, которая побудила его вторгнуться в Россию в 1708 г. и в конечном итоге привела к погибели. В суровых условиях русской зимы пренебрегший всеми предостережениями Карл лишился армии и был наголову разбит в битве под Полтавой в 1709 г.

К несчастью для Франции, Наполеон, которому было всего 43 года, в 1812 г. являл из себя уже не того полководца, что прежде. Он располнел и страдал от дизурии – болезненного хронического расстройства мочеиспускания. Это серьезно затрудняло передвижение верхом и отвлекало иногда в решающие для кампании моменты. Дизурия часто сопутствует заболеваниям, передающимся половым путем, поэтому есть версия, что у Наполеона был третичный сифилис. Эта гипотеза представляется правдоподобной, поскольку объясняет иррациональный характер решений, которые он принимал и в самом начале, когда планировал свою авантюру, и позже, когда она обернулась крахом. Его маршалы с тревогой отмечали, что император, похоже, уже не вполне владел собой. Из генерального штаба сообщали, что император стал впадать в задумчивость и с трудом фокусировал внимание, поэтому кризисные ситуации приводили его в замешательство. Каким бы ни был диагноз Наполеона, подчиненным полководец казался не вполне вменяемым.

Проблему усугубляло то, что Наполеон пал жертвой льстивого подхалимажа и считал, что любая его импульсивная мысль была проявлением гения. Уверовав в миф о собственной непобедимости, он редко совещался со своими маршалами, пренебрегал их советами, низвел начальника штаба, бедолагу маршала Луи Александра Бертье, фактически до посыльного, передающего высочайшие приказы. Поэтому на территорию России Великая армия вторглась без четкой стратегии, и никто, кроме самого Наполеона, не понимал целей этого похода. А Наполеон, наоборот, приветствовал грядущие опасности, потому что их преодоление приумножит его славу. Именно в таком духе он высказался в 1808 г.: «Бог дал мне силу и волю, необходимые для преодоления всех преград»{53}.

Переправа через реку Неман

24 июня 1812 г. почти в полутора тысячах километров от Парижа Великая армия начала переправу через реку Неман, по которой проходила западная граница владений российского царя. Переход по трем мостам занял полных три дня и три ночи. Оценки количества людей в войске Наполеона разнятся, но, по общему мнению, их точно было не меньше полумиллиона, и еще 100 000 лошадей, тысяча пушек, установленных на передках, тысяча повозок с провиантом, офицерские экипажи, а также примерно 50 000 сопровождающих гражданских лиц – жены и любовницы офицеров, слуги, санитары, повара и проститутки. Переход такого войска через Неман был равносилен переходу через него всего населения Парижа. Великая армия была многонациональной и многоязычной, а потому и не особо сплоченной. Ее ядро составляли французы, но присутствовали и крупные отряды из других стран, в том числе 95 000 поляков и 45 000 итальянцев. Всем нефранцузским контингентом командовали французские генералы.

Численность Великой армии совершенно не вписывалась в военные традиции XVIII в. и ознаменовала приход нового стиля – «тотальная война». Действующие армии XVIII столетия редко насчитывали более 50 000 человек. Десятикратно превосходящая их Великая армия стала результатом большого нововведения Французской революции – массового призыва на военную службу. Это важное событие положило начало войнам между целыми народами, а цель войны теперь состояла не в том, чтобы победить противника, а в том, чтобы уничтожить его армию.

Великая армия была слишком большой, чтобы командовать ею как единым целым. Поэтому ее разделили на корпуса, каждый из которых состоял из четырех-пяти дивизий по 5000 человек. Однако от армий, воевавших при Старом порядке, наполеоновская отличалась не только численностью и организацией, но и тактикой ведения боя. В сражениях дивизии максимально использовали способность перемещаться с невероятной быстротой. Такая мобильность достигалась за счет того, что наполеоновские солдаты передвигались налегке, не волоча на себе хозяйственный скарб, необходимый для удовлетворения продовольственных и санитарных потребностей столь многочисленного войска.

Во время Итальянской кампании 1796–1797 гг., благодаря которой Наполеон впервые снискал славу, он ввел практику обеспечивать своим войскам пропитание за счет земель, по которым они шли, попутно изымая у местных селян скот, корм для скота и хлеб. Метод прекрасно работал в Западной и Центральной Европе. Ведь «узаконенное мародерство» поднимало боевой дух солдат, которые стали воспринимать военные кампании как способ обогащения. Генерал Филипп Поль де Сегюр, который сопровождал Наполеона в Россию, давал такое объяснение:

Наполеон… прекрасно понимал… что для солдата такой способ существования был очень заманчив; что он приучал