на глазах. А уж наступать на него и подавно не станут – если они на что-то и готовы посмотреть, так это на экран, когда слышат синтетическое треньканье. К тому же, если наступить на лед, ноги замерзнут и промокнут.

Голова закружилась.

Мне надо поесть. И выпить воды.

Я наконец встала и отыскала чашку. В шкафу жуткий беспорядок, небьющийся сервиз свален в кучу, внутри сыро, наверное вода и сюда проникла, шкаф стоит там, где палуба и борт образуют угол, и закрывается неплотно.

Я надавила на ножной насос для пресной воды, и в чашку закапали грязноватые капли. От воды едва заметно пахло дизелем, как и почти от всего остального на борту, но я к этому запаху привыкла и быстро осушила чашку.

Я открыла дверь кладовки с бакалеей. Здесь все тоже вверх дном, банка с мукой открылась, все белое и мокрое: пакеты с супами, консервные банки, упаковки макарон облеплены мукой. Я выкопала упаковку спагетти, надорвала ее. Кипятить воду у меня терпения не хватило бы, да еще и кастрюлю искать, поэтому я жевала жесткие макаронины так, вприкуску с размокшим хлебцем.

Съев полпачки, я отыскала шоколадку. Пальмовое масло – знаю, в состав входит и пальмовое масло, – однако шоколад все равно купила, не могу на море без шоколада. К тому же меня никто не видит, подумала я, но тут же одернула себя. Ну хватит, Сигне, пора и меру знать.

Не зная, чего ожидать – разгром, рангоут сломан, шлюпку выбросило за борт, – я открыла дверцу. Однако ничего страшного не увидела. Такелаж и тросы там, где полагается, никуда не делись, яхта выдержала, выстояла, причем без моей помощи, да ведь я знаю, что такие яхты с длинным килем способны многое вынести, и, даже когда их заваливает набок, они поднимаются, не то что современные яхты с коротким килем – у этих, бывает, и киль отваливается, а саму яхту тогда переворачивает кверху днищем. «Синева» же сконструирована, чтобы подняться.

Я вошла в рубку. Слабый ветерок гладил меня по щекам, море успокаивалось, сквозь тучи проглядывало солнце, вода на палубе высыхала, волны исчезали.

В штиль, когда в воде, как сейчас, отражается небо, все моря одинаковы. Ни за что не скажешь, что сейчас я в Северном море – поверхность повсюду одинакова, что тут, что в Тихом океане, море – оно и есть море, но как только погружаешься в него, видишь его обитателей, дно, впадины и возвышенности, благодаря которым каждое море обретает собственный характер, подобно тому как горные образования и фауна земной поверхности формируют особенности и отличительные черты разных регионов суши. Поверхность моря – это небеса для подводного мира, небеса над высокими горами и просторными долинами, над тысячами живых существ, которых мы никогда не видели.

Я стряхнула оцепенение, вышла на палубу, подошла к мачте и по ступенькам вскарабкалась наверх, на две трети высоты мачты. Без труда отцепив фал от краспицы, я посмотрела вниз. Палуба внизу казалась маленькой, повсюду вода, горизонт, небо, а у меня, кроме этой яхты, ничего нет.

«Синева», «Синева» моя, подумала я, ты спасла меня, когда я была не в силах сама себя спасти, ты подхватила меня, когда я обессилела. Но потом я отбросила эти мысли и презрительно фыркнула: надо же, расчувствовалась, это всего лишь яхта – алюминий, пластмасса и стекловолокно, дерево и канаты, а я шкипер – это, между прочим, профессия, я бы ни за что не справилась, если бы не накопленный за целую жизнь опыт.

Я вернулась в салон. Беспорядок ужасный, шкафчики и ящики, которые я, как мне думалось, заперла, пооткрывались, ножи с вилками валялись на полу. Хорошо бы прибраться, вот только сперва надо местоположение определить. Электричества нет, похоже, щиток закоротило, следовало бы поискать неисправность, но неохота – терпеть не могу, когда меня током дергает, впрочем, не исключено, что щиток сам собой высохнет, будем надеяться, что так и случится, прежде такое бывало, надо лишь подождать, а там солнце и воздух возьмут свое и снова одержат победу над водой.

Карта, ручка, бумага и секстант – я отнесла все это в рубку и взглянула на часы. Ровно 13:06. Я сверилась с таблицами, посмотрела на солнце, определила долготу. Это я тоже умею, я молодец, подумала я, молодец. Ведь хвалить себя не возбраняется.

Однако дело это небыстрое, Господи, ну какая же кропотливая работа и как давно я уже не прибегала к этим древним методам, но в конце концов я определила широту и местоположение.

Я разглядывала крестик на морской карте. Вот тут яхта. И я.

Сейчас я поняла, куда ветер меня принес. Во время шторма он изменился, превратился в северный, помог мне, подтолкнул меня к югу, я уже на одной широте с Флеккефьордом. Спасибо, ветер, спасибо, море, спасибо, погода. Теперь можно вновь поднять парус, можно идти дальше, взять курс на Ла-Манш.

Давид

Лу жевала и проглатывала. Ничего прекраснее я в жизни не видал. Жевала она быстро, а глотала еще быстрее. Все никак не наедалась. Мы сидели в столовой. Она достаточно окрепла, чтобы я впервые за несколько дней привел ее сюда. Проснулась Лу ни свет ни заря от голода, и мы успели в столовую раньше всех остальных. Столы и скамейки вокруг стояли пустые, воздух еще не накалился.

– А еще есть? – спросила она, когда тарелка опустела.

Мой хлеб она тоже почти целиком съела.

– Пойду спрошу, – сказал я.

Хотя я и так знал, что больше мы ничего не получим. Рядом тут же оказался Франсис. Он, похоже, слышал наш разговор, потому что протянул Лу ломтик хлеба и уселся с нами.

– Спасибо, – поблагодарил я, потому что Лу набросилась на хлеб.

– Вставай и пошли, – сказал я, когда она наконец доела.

– Куда?

– В Красный Крест.

Она вытянула вперед ноги и, не глядя на меня, уставилась на них.

– Не хочу.

– Надо. Мы там уже четыре дня не были.

– Только в очереди зря стоять.

– Пускай со мной побудет, – предложил Франсис.

– Да, – обрадовалась Лу, – давай я с Франсисом побуду!

– Нет, – не согласился я, – пойдем со мной. Вдруг они уже здесь.

– Здесь их нет, – заупрямилась Лу, – ты же слышал, что тетя сказала. Когда мама приедет, нам скажут.

– Пошли, – повторил я.

– Нет. – Она выпрямилась и посмотрела на меня. Глаза у нее сверкали.

Она и правда выздоровела. На ее «нет» возразить мне было нечем.

Я пошел к выходу. Одновременно сердитый и радостный.

Я уже и забыл, каково это – быть