Ирод, который распорядился жизнью той девочки, подкладывал нам под ноги свои ступени?..

От великих цивилизаций остаются мифы. Какие мифы останутся от нас?..

5

От дворницкой будки, ориентира, зеленой пуговицы на серой поле бульвара, Орест Георгиевич свернул под арку. Арочный козырек вырезал косой ломтик улицы Петра Лаврова. В гаснущих сумерках будка на глазах меняла зеленый цвет на темно-серый — милицейский.

Загородив часы, как таящийся загораживает ладонью спичку, Орест Георгиевич нажал на кнопку — циферблат вспыхнул изнутри.

Ряды окон опоясывали двор ярусами: окна подвалов были сплющены, к средним этажам они становились выше, в чердаки упирались узкие кошачьи оконца. Орест Георгиевич снова взглянул на часы: «Ну уж… — Назначая время, Павел настойчиво просил не опаздывать, теперь опаздывал сам. — Правый дальний угол… Сказал: последний этаж…» — он двинулся к парадной.

Черная лестница брала круто вверх.

«В любом случае — не диссидентство. Странно ожидать от людей, связанных с конторой… Не бороться, а охранять — разве не к этому они призваны?..» — поднимаясь по ступеням, он пытался понять, может ли это как-нибудь сочетаться: борьба и охрана.

От площадки четвертого этажа ступени вели на чердак. Орест Георгиевич остановился и положил руку на косяк: левая дверь выглядела приличнее, во всяком случае, новее. «Позвонить?.. В конце концов…»

За спиной скрипнуло, и бесцветный голос — ни мужской, ни женский — подсказал:

— Не работает. Стучите.

Орест Георгиевич стукнул костяшками пальцев. Звук получился слабым, но дверь распахнулась. Молодой человек скромной наружности смотрел на Ореста Георгиевича доброжелательно. В глубину он не отступал.

— Я, собственно, — Орест Георгиевич сделал шаг назад и взялся за перила, — кажется, я что-то перепутал…

Страж дверей вышел на площадку и наложил руку на противоположную дверь. Она подалась и щелкнула. Теперь он стоял так, будто отрезал путь к отступлению.

Юноша был очень худ. Пиджак висел на плечах, рука, лежавшая на чужой двери, выбивалась из рукава тонким, почти девичьим, запястьем.

— Как доложить? — он спросил вполголоса, и, замявшись, Орест Георгиевич скривил губы:

— Доложите — Орест.

Молодой человек провел рукой по волосам — от темени к челке — и скрылся.

Из-за двери раздался знакомый раскатистый смех и влажное покашливание:

— Ну, насмешил, черт! — в освещенном проеме возник Павел. — Имечко у тебя — честных людей пугать. Ты бы уж хоть с отчеством, с отчеством представлялся!

Правая дверь скрипнула снова.

— Сообщающиеся сосуды, — громко заметил Павел Александрович. — Сколько сюда вошло, столько там и отмечено. Бдительность и еще раз бдительность! — он запер дверь на замок и завел Ореста в боковую комнату. — Побудь здесь, я предварю.

Взгляд Ореста Георгиевича остановился на бюро, похожем на его собственное. Подле бюро висел старинный портрет, вяло написанный маслом: какой-то безбородый мужчина с большим не то орденом, не то украшением на треугольной ленте.

Возня вокруг его персоны начинала раздражать. «Интересно, как Павел меня там рекомендует? Наверное, порядочным человеком. Говорит, что готов за меня поручиться. Судя по всему, его друзья могущественны. Если что, найдут способ вступиться. Этим нужна другая порядочность — в их смысле я порядочнее многих… Господи, какая глупость! — Орест Георгиевич думал в отчаянии. — Всё запуталось, связалось узлом — никому не под силу!» — последние слова он, кажется, произнес вслух.

— Кому и что не под силу? С кем это ты беседуешь, неофит? — голос Павла раздался с порога.

— Скажи уж лучше профан, — Орест отшутился вяло и вышел в коридор.

Из приоткрытой боковой двери спросили:

— Павлуша, это вы? — глуховатым голосом.

— Я, Алико Ивановна, — Оресту показалось, что Павел откликнулся с неохотой.

— Зайдите ко мне, — из-за двери продолжили настойчиво.

Павел Александрович застегнул пиджак на все пуговицы. Неожиданно для себя Орест Георгиевич последовал за ним.

Во всю длину комнаты на струне, натянутой под потолком, висел плотный темно-синий занавес, деливший ее так, что вдоль окон образовалось подобие коридора. Павел приподнял край, словно выходил на сцену.

За занавесом в глубоком кресле сидела древняя старуха. Она отвела глаза от экрана и, обращаясь к вошедшим, произнесла ясно:

— Мне очень нравится Брежнев.

Орест Георгиевич взглянул: транслировали очередное заседание. Человек, произносящий слова с большим трудом, стоял на возвышении.

— Помилуйте, Алико Ивановна, — Павел откликнулся весело и почтительно, — он же большевик!

— Зато очень красив, — старуха возразила спокойно. — А вы, Павлуша, при большевиках не жили.

— А при ком же?.. — начал Павел, удивленно ломая бровь, но она уже обращалась к Оресту.

— Садитесь, голубчик, прошу вас, — и, подняв пергаментный палец, указала место напротив. — Вы из каких же краев?

Орест Георгиевич не был уверен, что уловил суть вопроса:

— Я живу на Васильевском, — он ответил принужденно.

— Плохое место… Гиблое. Трудно дышать — преобладают западные ветры. Я там работала: в больнице Отта.

— Вы… — Орест Георгиевич напрягся, — были врачом?

— Ну что вы! — она ответила протяжно и надменно. — Мы не могли быть врачами. Только санитарами. Тридцать лет — после большевиков. Голубчик мой, —