Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огонь в печи погас. Он расшевелил пепел и чиркнул спичкой. Язычок занимался медленно. Оглянувшись на дверь, кинул в огонь клочки клеенки, похожие на лягушачью шкурку. Они свертывались, прогорая.
«Ну вот…» — кивнул удовлетворенно, словно спас своего сына от бог весть какой переписи.
* * *«Сорок лет, прошло сорок лет…»
Самое соблазнительное: сослаться на странную теорию, сложившуюся в голове старика. Это он вообразил себе, что Ленинград — сакральное пространство, где вопреки реальным причинам и следствиям может случиться что угодно. Значит ли это, что он вообразил и нас? Мы, участники событий, стали персонажами, куклами, надетыми на его пальцы — те самые, которыми он касался картофельной бородавки. Эта мысль мне неприятна, но, как бы то ни было, в том, что случилось с нами, я усматриваю его вину.
«Чем кивать на старика…» — я думал о жалкой роли, которая в этой истории досталась мне. Странный старик заворожил мою душу. Тогда я не осознавал этого. Просто искал с ним встречи. В те годы мне казалось, что эрудиция — кратчайший путь к истине.
В следующий раз мы встретились недели через две.
За это время произошло многое: задним числом я могу вообразить себе некоторые события, которые случились или, во всяком случае, должны были случиться. Во-первых, Светлана: судя по всему, тогда отец с ней и расстался — окончательно и бесповоротно. Но в чем я точно уверен: именно тогда они взяли его в оборот. Иначе он попытался бы встретиться с Инной. Мой отец был порядочным человеком, какой бы дьявольской насмешкой это ни звучало в тех, невообразимых, обстоятельствах. Но они не встретились. В этом виноват Павел Александрович — приходил, запутывал, вел свои разговоры. Кстати сказать, всегда в мое отсутствие и уже без предупреждения. Я имею в виду записочки, похожие на шифровки, которые он диктовал по телефону, а я записывал, чтобы передать отцу. Записок больше не было. В то время я не придал этому значения: ведь и раньше он пропадал надолго, а, кроме того, меня занимали собственные мысли, точнее, знаки, которые я надеялся высмотреть из своего окна. Поэтому и искал встречи со стариком — заходил в угловую кондитерскую, подолгу простаивал за высоким столиком над остывающей кофейной чашкой.
Однажды он появился в дверях.
Я поздоровался. Он кивнул приветливо, как старому знакомому, и, взяв кофе с песочной полоской, пристроился к моему столу.
Помню, он пожаловался на сердце: последнее время пошаливает. Я как мог посочувствовал и посоветовал обратиться к врачу. Совет он пропустил мимо ушей и вдруг заговорил о книге, которую задумал написать. С таким энтузиазмом, словно эта книга — будь она написана — осчастливит человечество.
Уж не знаю, по какой такой причине я удостоился этой чести, но, допив кофе, старик пригласил меня к себе.
В парадной воняло псиной. Мы поднялись по узкой лестнице, и, порывшись в портфеле, старик вынул большой бородчатый ключ. (Не понимаю, откуда у меня всплыло это слово: может быть, по аналогии с бородавкой?) Распахнув дверь, он впустил меня в свои владения. Комнату, разгороженную книжными стеллажами, я видел мельком, он сразу увлек меня в кухню.
На столе лежали остатки его завтрака: хлеб, нарезанный мелкими кусочками — за день они успели заветреться, и щербатая консервная банка «Завтрак туриста». Старик сложил кусочки в железную миску — помню, я еще подумал: какая-то собачья, — отодвинул пустую банку и указал на табурет.
Я думал: сейчас предложит чаю. В этой кухне, до изумления запущенной, я не сделал бы ни глотка. Но старик заговорил о каком-то тайном обществе. Тогда я не всё понял, но запомнил, что речь шла о древних каменщиках — они начинали как алхимики, но потом, позже, перешли к поискам истины, которую назвали философским камнем. Имена и географические названия сыпались как из рога изобилия. Грешным делом, я даже подумал: старик — из их числа. Желая сделать ему приятное, я спросил:
— А сейчас? Они тоже существуют?
Он потеребил бородавку и отвел глаза, словно не расслышал моего вопроса, и как ни в чем не бывало продолжил рассказ об этом тайном братстве, поставившем себе целью привести человечество к земному раю — царству истины и любви. Погружаясь в скучные для меня подробности, он описывал их помещения, в которых эти самые каменщики собирались для производства своих работ. Эти помещения он называл ложами, и я представил себе огромный театр: зрителей и кучку актеров на сцене. Актеры держали в руках странные предметы: наугольники и масштабы. Я и понятия не имел, как они выглядят и для чего используются. Подумал: видимо, какие-то древние линейки и треугольники. А еще мне запомнилось имя: Адонирам — старик назвал его Великим мастером.
Суть дела я ухватил в самых общих чертах: алчные подмастерья желали, чтобы их зарплата соответствовала заработкам мастера. По правилам их общества для этого надо было знать мастерское слово и его тайный знак. Короче говоря, они напали на него и убили, но даже перед лицом смерти этот Адонирам не выдал своей тайны.
Я слушал, надеясь, что рано или поздно он вернется к своим прежним рассказам: об этом окне, сквозь которое надо научиться смотреть, чтобы распознать правду.
Между тем старик не собирался слезать со своего любимого конька. Теперь он завел волынку про Зло, которое тоже развивается во времени, принимая всё более законченные, но одновременно и размытые формы. Потом — снова о Духе, осеняющем великие цивилизации.
В его изложении этот Дух играл роль передаточного звена. Или ковра-самолета: переносил в другие земли какие-то накопленные сокровища, чтобы новым
