В прихожей припахивало горелым. Антон выглянул из своей комнаты. Орест Георгиевич снимал пальто:

— Сжег что-то? — он принюхивался.

— Ага, чайник. Поставил и забыл, — сын объяснил виновато.

Орест Георгиевич хотел спросить, как дела в школе, но спросил:

— Ты… ужинал?

Сын кивнул и скрылся.

Он зашел в ванную, тщательно вымыл руки, пошоркал щеткой под ногтями — будто только что возился с едкими реактивами, и отправился в кухню. Внимательно осмотрел чайник: «Нет… Уже не отчистить». Открыл холодильник, но есть не хотелось. Единственное — чаю. Только теперь он почувствовал, как замерз. Можно было вскипятить в ковшике или, на худой конец, в кастрюле, но он вдруг отвлекся и посмотрел на потолок: «Да, заметно выше, если сравнивать с той квартирой». Подхватил чайник за дужку и вынес в прихожую: «Завтра выкину». Привычно покосившись на пальто, висящие на вешалке, прошел к себе и тут вдруг сообразил: «Две недели. Почти две недели…» Странное дело: теперь, когда Павел всерьез воспринял отцовские расчеты, которые остались в рукописи, мысли об этой девочке казались опасными, но в первую очередь для нее. Словно, думая о ней, он тем самым вовлекал ее во что-то сомнительное…

В комнате сына было тихо. Орест Георгиевич выпил таблетку, лег и закрыл глаза. Что-то вспыхивало, как пламя на Ростральных колоннах. «Или все-таки праздник?..»

Прежде чем снотворное подействовало, он пожалел, что так и не напился чаю…

В ушах билось, пульсируя. Он видел себя перед колоннадой Биржи. Колонны, подкашиваясь, ломались у капителей. Но тихо, бесшумно, не издавая ни звука — сползали вниз. Он сделал шаг, другой, побежал: по Дворцовому мосту, по набережной, мимо Адмиралтейства. С этой стороны Невы всё оставалось в целости. На крыше Синода и Сената дежурили острокрылые ангелы — висели, не взлетая… Он перешел на шаг, постепенно успокаиваясь. В ушах билось тише, реже… Свернул и двинулся вдоль ограды, мельком следя за ангелами. Ангельский дозор передал его караулу Манежа: из-за герба Советского Союза, выбитого на фронтоне, поднялись трое. Офицер приставил копье к ноге.

Крыша Манежа гудела. За передними фигурами поднимались ряды копий. Голос, отдающий команды, раскатился по кровле: «А-а-а… е-е-е!» Копья опустились одновременно. Эхо: «А-а-а… е-е-е!» — отдалось во фронтонах.

Орест оглянулся. Повсюду разгорались фонари. Концентрически обрамляя арену площади, свет уходил в небо ярусами. Солдаты, стоящие в дозоре, смотрели на Собор, запрокинув шлемы. От колокольни к галерее купольного барабана вела узкая лестница. Он прислонился к ограде, стоял, глядя вверх: «Необдуманно и опрометчиво. Их солдаты обучены. Стоит добраться до колокольни — дальше не остановишь…»

На коньке крыши выступила темная каменная фигура. Ясно различимый на фоне купольного барабана, кто-то сидел в кресле, бросив на подлокотник тяжелую руку. Другую, свободную, поднял жестом, требующим внимания. Складки каменного плаща сбились на плече. Под рукой, на свободном подлокотнике, сидел каменный орел.

Орест Георгиевич услышал шуршащий губной звук. По площади, мимо собора, двигалась милицейская машина. Шуршание стало сплошным, словно сбрасывали песок, смешанный с галькой. Из-за угла, рассекая лучи прожекторов, ударил свет мотоциклетных фар. Массивные шлемы вылетали из-под колес темных, неестественно длинных машин. Наглухо задернутые занавески лежали каменными складками.

«Ах, вон оно что… Высокий исполкомовский гость! Надо полагать, московский… Не копья — снайперские винтовки… — он бормотал, прикрываясь от света. — Безумцев, что ли, боятся? Кто в здравом уме станет стрелять по их почетным гостям?..» — вытер слезящиеся глаза.

В пальцах Истукана, сидящего над фронтоном, зашевелился клубок света. Взмахнув светоносным клубком, Истукан швырнул его в сад. Шаровая молния лопнула, расползаясь между деревьев. Тени, хорошо различимые в ярких вспышках, двинулись по газонам.

«Прочесывают… Чтобы никто не укрылся…» — Орест присел, припадая к ограде. Змеи, озарявшие сад, свернулись и потухли.

Две милицейские колонны огибали Собор. Орест Георгиевич представил себе кордоны у обоих мостов, баррикаду грузовиков в Арке Главного штаба — как всегда, на их демонстрациях, милицейские цепи в устье Невского и широким веером поперек ближних улиц: Гоголя, Герцена, Майорова…

Кажется, приготовления закончились. Теперь он оглядывался с любопытством.

Безжизненный голос флейты поднимался над садом. Замерев у ограды, Орест думал: «Надо выйти, бежать… Нет, нельзя… Могут пристрелить. Господи, что со мной? Что я возомнил? Кому я опасен? Нет причины пристреливать…»

Между тем показались солдатские колонны: широким серым квадратом смыкались вокруг Собора. Прозвучала команда: «…но!»

Ангелы замерли, сложив за спинами крылья.

«Казармы… Там, за Почтамтом», — он вспомнил и успокоился.

Голос флейты возвращался исподволь. К колоннаде, по темной чугунной лестнице, поднималась группа людей, одетых в ватные пальто. Ветер раздувал тяжелые полы. Дрогнувшие солдатские ряды испустили крик: «А-а-а!»

Острокрылые ангелы смотрели безучастно.

Судя по всему, торжественная часть заканчивалась. Шло быстрое и организованное перестроение. На смотровой площадке передавали раструб мегафона — по рукам.

Орест отвлекся и не заметил, как на арену выбежали пары. Теперь они замерли, приняв исходные стойки. Мегафон рыкнул. Огласив арену хищными выкриками, солдаты ринулись друг на друга. То по-лягушачьи растопыривая ноги, то выворачиваясь ящерицами, тренированные тела взлетали и падали и, завершив бой, исчезли.

«Вот оно что… Учебные бои. Закончились…»

На этот раз он, кажется, ошибся.

По каменным ступеням сбегали двое в темных, косо надвинутых беретах. Частая барабанная дробь летела им вслед. Барабаны смолкли, рассыпавшись. Один, высокий и мускулистый, развернулся к смотровой площадке и вскинул руку. Мегафон откликнулся доброжелательным рокотом. Другой, невысокий и жилистый, держал что-то, похожее на авоську. Оно мелькнуло в воздухе и рассыпалось широкой веерной сетью. Не принимая боя, сильный противник начал медленно отступать. Мегафон,