Павел поднес к губам чашку и глотнул:

— Да-а… Редкая женщина, замечательная… Последняя из могикан. Теперь таких нет. Видел ее портрет?

Орест кивнул, чувствуя какую-то скованность, словно они с Павлом только что о чем-то сговорились, но он не знал — о чем.

— В этаком возрасте сохранить ясную голову! — Павел потянулся к заварочному чайнику.

«Ясную?.. Но она…» — опасаясь выдать себя, Орест отвел глаза.

— Видимо… — хозяин прищурился, — бабушка сказала, что вас помнит… или что-то в этом роде? Пожалуйста, не смущайтесь, я и сам человек искренний, тем более здесь ничего такого… Старость имеет свои особенности. Вот и моя бабушка. Вообразила себя хранительницей памяти, — он развел руками и улыбнулся грустно. — Своего рода, великая миссия…

— Еще неизвестно, чем мы себя вообразим. Если доживем, конечно… Спасителями отчества, — Павел хохотнул влажно.

— Надеюсь, моя эпитафия будет скромнее, — хозяин вытер рот салфеткой. — Внес посильный вклад в дело сохранения и укрепления. Лично я буду рад довольствоваться и этим, — он обернулся к Оресту. — Похоже, ваш чай совсем остыл.

— Да, да, благодарю… — Орест Георгиевич отодвинул нетронутую чашку. — Но сегодня… Мой сын… Я обещал, что приду пораньше…

Хозяин отложил салфетку и встал.

В прихожей он предупредил, что не любит разговоров на лестнице, а потому, когда Орест Георгиевич придет в следующий раз, а он его, конечно, приглашает, пусть постучит и подаст знак: левая ладонь на горле, правая рука поддерживает локоть.

— Что касается всего остального, надеюсь на вашу деликатность.

Орест кивнул.

С Павлом они вышли вместе. Пересекая двор, Орест Георгиевич вспоминал расположение комнат, пытаясь понять, куда выходят окна, за которыми сидит странная старуха: «Похоже, во двор…» Дойдя до арки, поднял голову и остановил взгляд на чердачных окошках. Квартира, из которой только что вышли, показалась просторной, но, он подобрал слово, слегка приплюснутой. «Конечно… — сообразил, — вот в чем дело… Этаж-то последний. В доходных домах высокие потолки только на средних этажах. Как у меня, на четвертом».

У мусорных баков крутилось какое-то животное: не то кошка, не то собака — в темноте не разобрать. «Или крыса…» — Орест Георгиевич обернулся к Павлу:

— Ты — домой?

Павел кивнул. Орест Георгиевич вспомнил оценщика, которому достались старухины книги. «Ну, положим, тот самый старик… Ленинград — город маленький, случаются и не такие совпадения. К чему эти переглядывания?»

Он хотел спросить, но Павел вдруг спохватился:

— Черт! Забыл кое-что. Придется возвращаться.

— Тебя подождать? — Орест смотрел на дворницкую будку, стоявшую за воротами: в темноте у нее не было никакого цвета.

— Да нет, не стоит… Сам-то доедешь, не заблудишься? — Павел снял перчатки и сунул в карман.

— Да уж как-нибудь… Ладно, до встречи, — Орест Георгиевич двинулся к автобусной остановке, на ходу размышляя о просьбе хозяина, точнее, об этом знаке, который попросили подать: «Можно подумать, гости ходят толпами. Что, в лицо не могут запомнить?..»

«Шестерка» подошла неожиданно быстро. «Даже тут предусмотрели… — поймав себя на этой глупой мысли, Орест мотнул головой. — Прав, прав Павлуша… Нервы — ни к черту…»

Выписывая снотворное, Павел рекомендовал гулять. Сказал: не поможет — подберем хорошее лекарство, пройдешь полный курс.

Орест Георгиевич закрыл глаза. Сидел, угадывая повороты: автобус свернул на Гоголя, и, миновав Исаакиевский собор, выехал на бульвар.

— Следующая остановка — площадь Труда, — водитель объявил, но не тронулся с места. Минут через пять буркнул в микрофон: дальше не пойдет. Какая-то поломка, Орест Георгиевич толком не расслышал. Пассажиры потянулись к дверям, недовольно ворча.

«И вправду что ли, прогуляться… Пройдусь, подышу свежим воздухом…» — глядя на купола Исаакиевского собора, он вдохнул полной грудью. Холодный воздух заполнил легкие. Стоял, размышляя, в какую сторону двинуться. Немного кружилась голова. Он представил, как, перейдя мост Лейтенанта Шмидта, пойдет мимо сфинксов и дальше — своим обычным маршрутом, огибая больницу Отта. «Нет, лучше к Дворцовому».

Шел мимо Сената и Синода, почти не глядя по сторонам, раздумывая о сегодняшнем знакомстве. Как ни крути, оно получилось странным. Нет, он не ожидал, что о деле заговорят сразу, так сказать, с места в карьер. «Но что-то же должны были…» — невидящими глазами оглядел Всадника.

Конная статуя дрожала в электрических лучах. Перейдя на другую сторону, Орест Георгиевич двинулся вдоль Невы, покрытой ледяным панцирем.

«Да о чем, о чем им расспрашивать! Загодя разузнали — по своим каналам. Ишь, — вспомнил Павла, — забыл он… Ничего он не забыл! Заранее сговорились: небось, сидят, делятся впечатлениями. И старуха с ними. Как он сказал: хранительница памяти? Видимо, они тоже. Интересно, что они там хранят…» — раздраженные мысли скользили по поверхности, не решаясь уйти в глубину.

Переходя Дворцовый мост, вглядывался беспокойно: «Праздник, что ли, какой-то?.. — Куполок Кунсткамеры дрожал в отсветах факелов, гудящих на Ростральных колоннах. — Да вроде нет… Зима. Какие теперь праздники…» Пылая на самых вершинах, языки огня ломались в погасшем небе.

Он дошел до Биржи и, словно обессилев, сел на ступени.

Сидел и думал о гибели, которой искал всю жизнь, лишь бы оторваться от отцовского прошлого. Теперь она больше не казалась справедливостью. Положим, посадят… «Кому, кому это поможет?.. В конце концов, девочка явилась сама… Да, с моей стороны — помрачение… Само по себе — смягчающее обстоятельство…» — уговаривал себя, понимая, что всё это — жалкие слова, из которых не выбраться без посторонней помощи, словно чувствовал себя маленьким мальчиком: кто-то взрослый и не оставляющий выбора должен взять его за руку и повести за собой.