Улька вскочила. Невзрачное ее личико вдруг побелело, а потомзалилось сильным киноварным румянцем во всю щеку. Она простерла к Вольномуруки, и вся самозабвенная преданность ее отобразилась в этом движении, вголубом сиянии глаз, в счастливой улыбке, озарившей ее простенькое личико...Увы, ненадолго, ибо жестокие слова Вольного вмиг сверзили ее с небес на землю:

– Да не на тебе, дура!

Из шалаша, пыхтя, появился Касьян, волоча за собой какую-торасхристанную фигуру в изодранной рясе. Это был священнослужитель, но стольгрязный, ободранный, упившийся, что его можно было назвать только позоромцеркви, а никак не ее опорою.

– Братцы, – умоляюще прохрипел он, едва шевеля губами ипереводя с одного разбойника на другого свои опухшие, налитые кровью глаза. – Смилуйтесь,братцы, поднесите чарочку! Больно крепко блажили вчерась, разгорелась утроба,еще просит.

Он рыгнул, словно подавился словами, а Касьян так женеумолимо волок его за собою:

– Нечего, нечего. У себя живи, как хочется, а в гостях – каквелят. Вот окрутишь молодых, тогда хоть упейся.

– Хоть глоточек... – продолжал канючить попик, явнострадающий от жесточайшего похмелья, но, увидав кулак Касьяна у самого своегоноса и услыхав его рык: «Отсохни моя рука, если не пришибу тебя на месте!» –как-то весь подобрался, махнул рукой: – А, последняя копейка ребром! – иплаксиво затянул: – Венчается раб божий... как твое имя, чадо? – оборотился онк Вольному, который в это время приблизился к Елизавете и стал рядом с неюнавытяжку.

Только теперь до нее дошло, что здесь готовятся свершитьВольной и этот отвратительный Касьян, чей немигающий взор она ощущала всемтелом как грубое, грязное прикосновение! Новая насмешка судьбы показалась ейнепереносимою. Да что за напасть – каждое ее венчание не то фарс, не тотрагедия! Елизавета вновь кинулась к лесу, но была проворно перехвачена Вольными прижата к его груди, да так крепко, что не могла вздохнуть. Она увидела еголицо близко-близко, и как ни была возмущена и испугана, прикосновение еговозбужденного, охваченного желанием тела (он и прежде всегда вспыхивал, какпорох, стоило лишь ее коснуться!), его затуманившийся взор на миг сделали еебеспомощной, слабой, но только на миг: упершись локтями в его грудь, она изовсех сил откинулась назад и выкрикнула:

– Никогда! Умру лучше!

– Венчай, отче! – прорычал Касьян, нещадно тряхнув попа. –Григорием его зовут! Ну?!

– Венчается раб божий Григорий рабе божией... как имя, чадо?– пробубнил попик – и едва не испустил дух от нового тычка вовсерассвирепевшего Касьяна, который явно не знал имени жертвы, а потому ничегобольше не мог поделать для ускорения венчания.

– Зачем, зачем? – твердила Елизавета, извиваясь в сильныхруках Вольного и пытаясь воззвать к голосу его разума. – Разве этот брак сможеттебя спасти? Тебя же знают, видели сотни людей, тебя кто-нибудь выдаст, и всеокажется напрасным!

– Мы уедем отсюда, – пробормотал Вольной, и его глазапоказались Елизавете слепыми. – У тебя дом в Санкт-Петербурге, у тебя имение вМалороссии – мы уедем! Или в Италию! Там ты снова будешь любить меня!

Да, Вольной оказался не так прост. Он вовсе не пропускалмимо ушей Елизаветины рассказы и все мотал на ус. Интересно только узнать,откуда он проведал про южнорусские строиловские земли, о которых даже Елизаветаимела самые смутные представления? Тут уж, конечно, Улька постаралась, всевыказала!

От злости к Елизавете вернулось некое подобие хладнокровия,и она смогла довольно спокойно произнести:

– Снова буду любить?.. Не могу упамятовать, чтоб я тебякогда-нибудь любила!

Да, если б она выкрикнула, выплакала эти слова – он бы неуслышал. Самое убийственное было как раз в этом усталом спокойствии, с какимпрозвучало сие внезапное признание: не кокетство, не ярость, не мстительность –унылая, бесповоротная правда. Она ударила Вольного, как пуля ударяет человека,извергая его из жизни в смерть – вмиг, враз, с маху... Лицо его обесцветилось,веки опустились, руки разжались, и Елизавета рванулась прочь.

Вольной очнулся почти тотчас, кинулся за ней, но тут Улька,о которой все уже успели позабыть, – настолько незначительными были дляприсутствующих страсти, раздиравшие ее сердчишко, – вырвалась из своегооцепенения и накинулась на Вольного с истошным криком:

– Не тронь ее!

Елизавета даже споткнулась от неожиданности, но сразусообразила, что девчонкой движет не забота о ней, а дикая ревность. Оставалосьнадеяться, что эта ревность придаст ей достаточно сил, чтобы подольше задержатьВольного, и Елизавета решила воспользоваться моментом и как можно скореескрыться в лесу. Однако она не сделала и нескольких шагов сквозь зарослипапоротника, в которых скрывался маленький ключ. Ноги заскользили на подмытыхкорневищах, она упала, да так и не смогла подняться: сверху внезапно навалилосьчье-то тяжелое тело. Елизавета, задохнувшись, на какое-то мгновение лишиласьсознания и очнулась от того, что чья-то жесткая рука шарила по ее голым ногам.

* * *

Невероятным рывком она извернулась, но только и смогла, чтоперевернулась на спину, облегчив этим дело своему насильнику, ибо сомнений внамерениях Касьяна, всей своей тушей вдавившего ее в землю, быть не могло.

Увидав его грязное, потное, бородатое лицо, Елизавета вприпадке отвращения взвизгнула столь пронзительно, что Касьян на миг оторопел.Она попыталась подтянуть колени, чтобы ударить его в пах, но запуталась в юбкахи только и смогла, что локтем уперлась в его горло, заставив разбойниказахрипеть и отшатнуться.

Ей враз стало легче, она выскользнула, подбирая юбку, и несразу поняла, что вовсе не ее слабое усилие отшвырнуло Касьяна: это Вольнойподоспел и схватился с ним так яростно, словно никогда не было их совместногобегства с расшивы, скитаний по лесам, страха, совместного злоумышления противграфини, – казалось, они родились смертельными врагами и всю жизнь только имечтали, что погубить друг друга!