– Я не могу меньше жрать, – признался он. – Один, по крайней мере.

– Я с тобой! – тут же поддержала я напарника и положила руку ему на колено, которое оказалось таким гладким, что Марадона с ногами, как у зрелых лет йети, при виде него лишился бы последних остатков разума. – Женя, это что, депиляция?!

Разумеется, это была не депиляция. Кому в голову могла прийти такая глупость! Это была эпиляция. Существенная, между прочим, разница.

– Я с вами, – сказала Анька, но сделала это отнюдь не из солидарности, а только ради того, чтобы тоже потрогать гладкую мужскую коленку. – Отдадим ужин врагу!

Женькина благодарность за нашу самоотверженность не знала границ. Натянув джинсы с вышитыми на них белоголовыми орланами – более свободные, чем Armani, потому что талия у них еще ниже, – он в течение получаса благодарил нас обеих прямо в своей вожатской, не жалея при этом ни шиммера, ни ярких эпитетов, отражающих нашу бьюти-безграмотность. Закончив работу, Женька плюхнулся на свою кровать и поднял руки к потолку.

– Скандал! – похвалил он сам себя и накаркал.

Если бы среди женщин, спальню которых только что покинул молодой Делон (ведь ему нужно в корпус, иначе его убьет Маринка), проводился соцопрос, то большинство из них затруднились бы сказать, о чем они тогда думали. Возможно, они размышляли о том, одни ли мы во Вселенной, или о том, как остановить сокращение популяции амурского тигра, но точно не о том, что, оставляя место своего нравственного падения, дверь в чилаут нужно закрывать на ключ.

Проверяя, все ли нормально в палатах, тайную комнату обнаружил Сережа и, толкнув неплотно прикрытую дверь, оказался в помещении, оформленном совсем не подходящим для пионерского лагеря образом. Сразу же разобравшись, что к чему, он ворвался в их с Женькой вожатскую и потребовал у Аньки объяснений, что это, черт возьми, за комната и почему о ее существовании он узнал только что, да и то случайно.

Женька тоже захотел взглянуть на чилаут и, в отличие от Сережи, пришел от нее, а заодно и от нашей сообразительности в полный восторг.

– Выглядит как бордель «Прощай, девственность!» – сказал он.

Но никто не засмеялся, потому что совершенно случайно это оказалось правдой. И Сережа больше ничего не сказал. Испытав удовлетворение мазохиста, он молча вышел в коридор и больше никогда не обсуждал со своей напарницей поведение смазливого балабола. Но как ни старался потом фотограф играть со светом, на Сережиных снимках, сделанных в тот день, каждый раз отчетливо проявлялась красная печать ревности.

Карта, которую прошлой ночью в Женькином блокноте нарисовал Ринат, оказалась не нужна. Дорога от четвертого корпуса до его дома была прямая, как вопрос, буду ли я его ждать. Лишь один раз широкая лесная тропа вильнула – когда огибала по левому краю стадион, и стена сосен с одной стороны провалилась в его глубокую чашу.

С другой стороны от тропы менялись только деревья: сначала сосновая аллея поредела в кустах орешника, потом все чаще стали попадаться старые пни и рядом с каждым из них – кем-то посаженные молодые дубки. Лес из хвойного превращался в смешанный, затем в лиственный и обратно, пока сама тропа не поросла густой травой и не уперлась в заслон из белых сиреней, обозначенных на карте Рината облаками из крестиков и капель.

За этими облаками стоял бревенчатый дом, который Леха когда-то назвал «фазендой». В отличие от настоящих фазенд, дом был одноэтажный, с резными ставнями на маленьких окнах и больше напоминал деревенскую избу, чем крупное поместье в Бразилии.

Из фазенды задумывали сделать домик для кружковода, но никто из них не захотел занять дом, до которого от общежития двадцать минут ходу. И все же пустовал он недолго. Когда выяснилось, что фазенда простаивает, в одну из двух ее комнат сразу же въехал штатный фотограф, а в другую – Ринат.

Фотографа звали Михаил, и когда мы зашли за кусты сирени, он спустился с крыльца, чтобы нас встретить. Седина на темно-русых висках и руки, для молодого человека слишком жилистые, говорили о том, что Михаилу где-то под сорок. А дому, наверное, было все сто.

Фазенда напоминала старушку в шиферном чепце, с глубокими поперечными морщинами толщиною в брус вокруг выцветших, но когда-то голубых окон-глаз и со вставной челюстью, которая была подобрана не по размеру и выдавалась вперед открытой верандой. Сбоку, будто из угла онемевших губ, вываливался язык – широкое крыльцо в три ступеньки с облупившимися балясинами, с которых в дырявые лопухи осыпа́лась иссохшая краска.

– Это для антуража, – поспешил объяснить Михаил состояние дома. – Я никому не разрешаю здесь красить и что-либо чинить. Терпеть не могу стандартные фото на стульях. Банально, как роза на скамейке. А это мое личное изобретение – максимальный контраст: дети и ветхость. Сейчас увидите эффект, а пока встаньте кто-нибудь возле сирени, я пристреляюсь.

Глядя в экран зеркалки, Михаил подтолкнул к сиреням Женьку, на котором тут же повисли какие-то девочки, сделал несколько кадров и, взглянув на результат, покрылся почти такими же морщинами, как фазенда.

– Ничего не понимаю, – сказал он, показывая нам Женькин портрет. – Бликует что-то.

Для пристрела Михаил выбрал неподходящую цель. Мелкодисперсный хайлайтер, незаметный при дневном свете, отреагировал на вспышку камеры слишком бурно, и первые Женькины снимки оказались почти полностью засвечены.

– Мне очень нужны эти фотографии, – предупредил Женька, подходя к Михаилу. – Для рекламной статьи в журнале. – Двумя указательными пальцами он начертил в воздухе формат журнала, который почему-то оказался не меньше ватманского листа. – И я там должен получиться шедеврально, а не вот так, с пятном на лбу!

– Жень, ты достал! – сказала Анька и повела паровоз из детей к крыльцу. – Какой журнал? «Здоровье»? Фото для статьи «Пережор в пионерском лагере и его последствия»? Оглянись вокруг! Поживи хоть немного без этих своих нюдов и шпателей. Подыши. Поди, в лесу первый раз.

Женька мелко вдохнул, оторвал с белой головы вышитого орлана репей и привалился спиной к мачте сосны. Я стояла рядом, видела, как на крыльце и на веранде рассаживаются дети – кто где хочет и как хочет. Это тоже было одним из требований Михаила. Но при всей неорганизованности детей нужный кадр сложился за считанные секунды.

В траве белеет Наташина панамка, у Валерки над плечом цинковый рукомойник, у Вани в руках футбольный мяч. Те, кто стоит, ростом ровно в шесть морщин-бревен. Те, кто сидит на дощатом полу веранды и свесил ноги вниз между перилами, достают ими до какой-то не цветущей еще клумбы. У