туман поглощал все звуки. Березы проступали в этом молочном море, словно часовые.

– Прощу простить мое поведение, – вдруг сказала Брунгильда. – Вчера зачем-то вызверилась на вас без причины. До меня никак не доходило, что вы приехали защитить Сигизмунда, а вовсе не оскорбить память о нем. Наверное, я была не в себе.

Гуго улыбнулся, поудобнее перехватил трость, стараясь не поскользнуться и не съехать на лед озера.

– Ваша реакция совершенно естественна. Я привык.

– Мне просто не хотелось, чтобы его тело уродовали…

– Знаю. Анита Куниг уже сказала, что я был с вами чрезмерно жесток. Она права. Следовало с большим тактом отнестись к вашему горю. Но аутопсия была совершенно необходима, поверьте.

– Анита очень заботливая, – растрогалась фрау Браун.

– Она молодец. Несгибаемая, да?

– Однажды жизнь ее все-таки согнула. После чего Анита и сделалась стальной.

Гуго ободряюще поглядел на нее. Прежде чем встретиться лицом к лицу со своими страхами, фрау Браун нужно было успокоиться, примириться со смертью мужа, влиться в окружающую печальную белизну.

– Анита потеряла сына, герр Фишер.

Женщина вздохнула. Пар сорвался с ее бледных до синевы губ и растворился в тумане, как молитва, обращенная к небу, которое постепенно затягивало тучами. В Польше погода переменчива, сказал Фогт. Как сама жизнь, подумалось Гуго.

– Как он умер?

– Проблемы со здоровьем. Красивый был мальчик. Глаза – огромные, светлые. Звали Бастианом.

– Вы его знали?

– Нет, Анита показывала мне фотографии. Она постоянно о нем говорит.

Гуго остановился, обвел взглядом озеро. Это место, казалось, повисло в небытии. Ни времени, ни пространства. Ни пепла.

– Это случилось в декабре, четыре года назад. И она до сих пор хранит его образ в сердце. Говорят, боль от потери ребенка никогда не утихает. Меняется, но не проходит. Когда Менгеле показал ей своего очередного близнеца, Аните сделалось дурно. Этот ребенок сильно похож на Бастиана.

– Вы о Йоиле Эррере?

– Я не знаю, как его зовут. Мальчик с двухцветными глазами. Поверьте, их схожесть рвет душу. С того дня Анита сама не своя, точно с призраком повстречалась.

Опять эти призраки.

Впереди, докуда хватало глаз, тянулась ледяная гладь озера. Все эти скелеты в шкафах всегда будоражили Гуго. Вот и Анита теперь представлялась иной. Всюду вода подо льдом.

– Многие люди, столкнувшись с горем, натягивают железный панцирь, – произнес он. – Однако сними его – и откроется то, о чем даже не подозреваешь. Накопившиеся страдания, сокровенные тайны – словом, все, что сделало человека таким, каким он стал, к добру или к худу.

– Верно. И каковы ваши тайны?

Врать не хотелось. Не здесь и не сейчас. Врать вообще было неправильно.

– Болезнь. Я не люблю о ней говорить, – ответил он неожиданно для самого себя. – И один случай, до сих пор не дающий мне покоя. Я мог спасти девушку, но не спас, потому что в глубине души я трус, и это определило мою судьбу. А ваши?

– Отсутствие ребенка, о котором я мечтаю, и муж-бабник.

Голос Брунгильды задрожал. Ее панцирь с грохотом свалился.

Они медленно двинулись дальше. Сообщники, бредущие в туманной дымке, которая грозит в любой миг превратиться в снег.

– У Сигизмунда всегда было много женщин, – сказала фрау Браун. – Он говорил, что Гитлер – сторонник полигамии и что Германии нужны дети.

– В лагере он вам тоже изменял?

– Да. Впрочем, я не держала на него зла. По-своему любила, да и фюрер, конечно, прав. У Сигизмунда была тяжелая, изнуряющая работа, ему требовалось отвлечься. Просто… я не думала, что это зайдет настолько далеко.

– А что произошло?

Она резко повернулась к нему; глаза вновь превратились в ледышки.

– Я не сомневаюсь, что так или иначе вы обо всем узнаете. Наша с Сигизмундом репутация уже достаточно запятнана. Я расскажу вам всю правду, но пообещайте, что воспользуетесь информацией только для поиска убийцы и не станете публично нас позорить.

– Даю слово.

– Сигизмунд переспал с медсестрой-еврейкой, – едва слышно произнесла фрау Браун, и ее щеки зарделись от стыда.

Итак, слухи подтвердились. Браун заводил множество романов на стороне, и жена была в курсе его похождений. Однако то, о чем она рассказала сейчас, не просто выходило за рамки приличий, но было преступлением, которое по законам Германии каралось тюрьмой.

– И вы ему все высказали?

– Нет. Я проглотила и эту горькую пилюлю. Очередной нож в спину, который пришлось вытерпеть, чтобы сохранить честь семьи.

– Кто-нибудь еще знал об этой связи?

– Клауберг. Но он верный друг.

– Ваш муж потому и снял обручальное кольцо?

– Он его не снимал, – недоуменно ответила Брунгильда. – По крайней мере, утром оно было на нем.

– В день убийства он возвращался домой перед ужином?

Она пожала плечами и качнула головой. Ей нелегко было признаваться, что муж, давая волю инстинктам, если и возвращался домой, то глубокой ночью. Развернувшись, они двинулись назад к санаторию. Солнечный круг едва угадывался за темными тучами. Гуго молился, чтобы не началась очередная метель.

– Когда вы узнали о его смерти?

– Утром. Анита пришла и рассказала. Это было ужасно.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Нет. – Фрау Браун одернула шинель, ее лицо посуровело. – По-моему, никто из его сотрудников на подобное не способен.

Гуго вдохнул ледяной воздух. Очевидно, фрау Браун не отдавала себе отчета в том, что все служащие Аушвица – так или иначе убийцы. В том числе и он, Гуго, с его трусливым молчанием.

– Понимаю, – коротко сказал он. – Последний вопрос, и я оставлю вас в покое. Ваш муж пользовался одеколоном?

– Ну что вы! – Брунгильда грустно рассмеялась. – От него у моего мужа начинались мигрень и высыпания на коже. Сигизмунд не переносил одеколоны.

Гуго с улыбкой кивнул и, опершись всем весом на трость, в очередной раз ностальгически залюбовался горным пейзажем.

23

Обеденный зал сиял белизной. Свечи рисовали бледные круги на дорогих льняных скатертях, мерцали на прозрачно-тонком фарфоре и серебряных столовых приборах. Звучала веселая фортепианная музыка, ни единой фальшивой ноты. Рождественские украшения, запах хвои и специй.

Каждую перемену блюд вносили официанты в белоснежный форме – они с нагруженными подносами скользили между столами, точно в танце, отрепетированном до автоматизма. В Солахютте все было безупречно.

Гуго сел рядом с Осмундом Беккером. Адель беззаботно смеялась и болтала на другом конце длинного стола. Гуго не мог отвести от нее глаз. Ее свежесть не вязалась с окружающей серостью и постыдными тайнами убийц из Аушвица. Однако вересковая зелень глаз волновалась на незримом ветру, и Гуго неизбежно вспомнил о записке, спрятанной в щипцах.

– Знаете, встреча с Брауном стала для меня огромной удачей.

Голос