– Иконами, значит, занимались, – проговорил старик с каким-то странным выражением. – Хм, как вы понимаете, у нас в музее совсем другие экспонаты. Из другого, так сказать, лагеря.

– Я понимаю, – девушка с неподдельным интересом огляделась по сторонам. – Но музей ведь и есть музей. Из Плескова я уехала по семейным обстоятельствам, а здесь не смогла найти работу. Хорошо вот, Анатолий Васильевич помог…

– Кому хорошо, а кому не очень, – вздохнул старый директор. – Впрочем, я думаю, мы с вами сработаемся. А чем именно вы у себя в Плескове занимались? Какими иконами?

– Андрея Рублева, – выпалила девушка, назвав единственное известное ей имя иконописца.

– Ага, значит, новгородская школа, XIII век, – задумчиво протянул Луций Ферапонтович.

– Да-да, – испуганно подтвердила девушка.

– Ах нет, я слегка ошибся! Это не XIII, а XIV век, суздальская школа.

– Да-да, конечно, – девушка заметно порозовела. – Конечно, суздальская…

– Ах, что же я говорю! – директор всплеснул руками. – Вот что значат возраст и склероз! Видно, мне пора на пенсию. Это же московская школа, XV век!

Девушка опустила глаза и что-то виновато забормотала.

– Странные вещи происходят иногда с памятью, – продолжал Луций Ферапонтович. – Как сказал Франческо Петрарка: «Земную жизнь пройдя до половины…»

– «Я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины», – подхватила девушка. – Только это, извините, сказал не Петрарка, а Данте Алигьери. – И она продолжила: – «Каков он был, о, как произнесу, тот дикий лес, дремучий и грозящий, чей давний ужас в памяти несу!»

– Ага! – Луций Ферапонтович взглянул на нее с новым интересом. – Перевод Михаила Лозинского, если я не ошибаюсь.

– Не ошибаетесь, – подтвердила девушка.

– Что ж, Вера Анатольевна, думаю, мы с вами действительно сработаемся.

– Я очень на это надеюсь. А вы не могли бы мне рассказать о своем музее, о его истории? Если мне предстоит здесь работать, хотелось бы как можно больше о нем узнать.

– Похвально, похвально! – экскурсовод потер руки. – Что ж, думаю, вы знаете, что особняк, в котором мы находимся, принадлежал до революции известному меценату барону фон дер Везелю.

– Нет, к сожалению, я этого не знала.

– Но теперь знаете. Барон был не только меценатом, покровителем искусств, он также был известен как масон. В этом особняке часто проходили заседания масонской ложи, а также кое-какие менее известные мероприятия.

– Какие именно? – заинтересовалась девушка.

– Весьма специфического свойства, – Луций Ферапонтович понизил голос. – Всевозможные тайные ритуалы, обряды посвящения и даже, прошу меня извинить, самые настоящие черные мессы. Как раз для этих мероприятий барон фон дер Везель начал собирать коллекцию всевозможных редкостей и диковин, имеющих отношение к магии, колдовству и особенно к Князю тьмы.

– К дьяволу? – уточнила любознательная девушка.

– Тс-с, – старый экскурсовод прижал палец к губам и испуганно огляделся. – Зачем же вы так? Ни к чему произносить его имя без особой надобности, он этого очень не любит!

– Вот как? Извините…

– С этой его коллекции, – продолжил Луций Ферапонтович, – и начался, собственно, наш музей. В годы революции он удивительным образом сохранился и даже приумножился – не иначе Сам хранил его от всех неприятностей…

– А что случилось с владельцем особняка?

– Барон сумел вовремя покинуть Россию, перебрался на юг Франции, попытался там возродить масонскую ложу, но безуспешно: французы – люди прижимистые и не особенно охотно жертвуют деньги на такие сомнительные проекты.

– А что было с музеем?

– После революции в этом особняке некоторое время размещался клуб реввоенморов.

– Кого? – девушке это слово явно ни о чем не говорило.

– Революционных военных моряков, проще говоря, матросов. Знаете таких здоровенных, в бескозырках, широченных брюках, перепоясанных пулеметными лентами?..

– Видела на картинках.

– Вот-вот. Военморы были публикой очень специфической, колдовством и магией увлекались до крайности и с самим Князем тьмы пытались наладить дипломатические контакты, так что музей при них процветал и обогатился чрезвычайно интересными экспонатами. Однако тут, как назло, случился Кронштадтский мятеж, большую часть реввоенморов перестреляли. Клуб их закрыли, а затем передали его профсоюзу водопроводчиков и ассенизаторов. Это был народ попроще, к черной и белой магии не склонный, хотя и они имели косвенное отношение к нечистой силе. При них музей едва не ликвидировали, но, видно, снова Сам уберег: все экспонаты перенесли в этот подвал, где они благополучно сохранились. Вход в подвал замуровали, да и забыли о нем на несколько десятков лет.

Вспомнили о нашем помещении уже в 1970-е годы, когда в особняке разместили ВНИИПНЯ. Первый директор института поднял все строительные чертежи, исторические планы здания и обнаружил на них этот самый подвал. Стенку разобрали, подвал расчистили и нашли здесь удивительно хорошо сохранившуюся музейную экспозицию. Тогда-то директор института решил восстановить музей, поскольку он имеет прямое отношение к тематике, которой занимается институт, – к паранормальным явлениям.

Сначала музей был восстановлен как отдел института, здесь сотрудники ВНИИПНЯ изучали труды предшественников и пытались как-то применить их к своим разработкам.

– Как же это?

– Одно время активно обсуждалась идея создания эскадрильи ведьм в составе военно-воздушных сил. Понятно, что на основе помела не построишь полноценный бомбардировщик или истребитель, но самолет-разведчик вполне можно. Однако этот проект не получил развития из-за человеческого фактора…

– В каком смысле?

– В самом прямом. Ведь личный состав эскадрильи должен был строиться по обычным правилам военной части: офицеры, рядовые, командный состав. А ведьмы, они и есть ведьмы, у них с дисциплиной не очень, а уж заставить их подчиняться друг другу вообще невозможно. Они все перессорились, каждая претендовала на высшую должность и доказывала, что она круче остальных. Словом, этот блестящий проект провалился.

Луций Ферапонтович перевел дыхание и продолжил:

– После неудачи с авиацией попытались создать при штабах дивизий особые подразделения боевой магии. Представляли себе это дело так: выходят на поле боя боевые маги и превращают личный состав вражеской армии в крыс или лягушек. Или просто заставляют врага окаменеть перед самым боем. Удобно, конечно. Но тут снова возникли кадровые проблемы. Ведь большинство боевых заклинаний написано на древних, по большей части мертвых языках – вавилонском, шумерском, на языке Атлантиды. Специалистов, конечно, нашли, но они все, как вы понимаете, люди пожилые, невоеннообязанные, работать могли разве что экспертами и инструкторами. Личный состав магических подразделений набирали из перспективной молодежи.