«Вот интересно, – Надежда Николаевна мелкими шажками приближалась к заветной скамейке, – чего она добивается? Что ей от него нужно? Прошло уже лет двадцать пять с тех пор, к чему теперь эти упреки? Поздно пить боржоми!»

– А ты? – Беневоленский попытался сменить тему. – Как ты жила? Ты замужем? У тебя есть дети?

– Нет, я не замужем, – хмуро ответила ненастоящая Вера, – и никогда не была. У меня не было для этого ни времени, ни возможности. Я ухаживала за мамой. Я ведь сказала тебе: она после той истории тяжело болела. Больному человеку нужно много внимания, много времени и денег, так что мне было не до замужества.

«Ой, врет, – подумала Надежда. – Была она замужем. Правда, замужество было недолгим и таким же неудачным, как у матери, но это еще не причина, чтобы объявить его несостоявшимся. Тьфу, это же Вера была замужем, а эта… кто ее знает? Но ведь она выдает себя за Веру. Совсем они меня запутали!»

– Но ты всегда могла обратиться ко мне! – выпалил Беневоленский. – Неужели ты думаешь, что я бы вам не помог? Я сделал бы для вас все возможное!..

– А неужели ты думаешь, – перебила она его, – неужели ты думаешь, что мать приняла бы твою помощь? После того, что между вами случилось, после той отвратительной истории об этом не могло быть и речи. Да она скорее умерла бы с голоду, чем приняла от тебя хоть копейку!

– Я понимаю, – Анатолий Васильевич тяжело вздохнул. – Она не смогла меня простить…

– Нет, ты ничего не понимаешь! – девушка повысила голос, глаза ее пылали. – Ты просто не можешь представить, что я пережила, что я перечувствовала за эти годы! – Она закрыла лицо руками и продолжила тихо, взволнованно, прерывающимся голосом: – Ты не можешь представить, что это такое – день за днем ухаживать за тяжело больным человеком. И самое ужасное – не физический труд, а необходимость постоянно наблюдать за ее страданиями, принимать и переживать ее бесконечные обиды, сносить ее раздражение, ее, в конце концов, несправедливость… Ей не на ком было выместить свою боль, кроме меня, ведь я была рядом, под рукой. А как ужасно было наблюдать за ее постепенным угасанием… Нет, ты этого никак не можешь понять!

В голосе ее было такое глубокое, такое неподдельное чувство, что Надежда Николаевна растерялась. Она знала, что девушка врет или, по крайней мере, чего-то недоговаривает, но ее слова звучали так искренне… Нет, она, несомненно, пережила то, о чем рассказывает.

Внезапно девушка замолчала, уставилась в стену перед собой. Потом снова заговорила:

– Ты можешь спросить, зачем я сюда приехала, зачем обратилась к тебе?

– Я ничего такого не говорил, – вскинулся Анатолий Васильевич. – Я рад, что ты пришла, очень рад! Ты же знаешь, я все готов для тебя сделать.

Девушка его не слушала, она продолжала говорить, сбиваясь от волнения:

– После маминой смерти я как будто очнулась от тяжелого, кошмарного сна. Попробовала начать жизнь сначала, с чистого листа, но меня, как назло, уволили с работы. У нас было большое сокращение, и я оказалась первым кандидатом на вылет, потому что часто брала больничный по уходу за мамой.

Она сделала паузу, видимо, заново переживая тот тяжелый момент, и продолжила тихо:

– Конечно, я впала в отчаяние. Другую работу мне не найти, у нас в Плескове и вообще плохо с работой, а уж по моей специальности просто ничего нет. Я хотела плюнуть на специальность, на высшее образование, попробовала найти какое-нибудь простое занятие: продавщицей в магазине, приемщицей в ателье, телефонным диспетчером. Но потом подумала: может быть, это знак? Ведь я хотела начать жить сначала, а там, в Плескове, все напоминало мне о прежней жизни, о маме…

Она снова замолчала, опустив голову, а потом проговорила быстро, как будто бросилась в холодную воду:

– Вот я и решила приехать сюда. Здесь уж точно все будет другим, новым. Новая жизнь, новые люди, новая работа… Может быть, я смогу наконец забыть прошлое и начать все сначала. Может быть, в этой жизни мне больше повезет. Прости, что говорила с тобой резко, но мне не так просто забыть все то страшное, что случилось…

– Кстати, где ты поселилась? – спросил Беневоленский, чтобы сменить тему.

– Сняла квартиру. Мне помогла одна старая знакомая по Плескову, скорее даже дальняя родственница. Но вот с работой… Я сунулась в несколько мест, но со мной и разговаривать не стали. Тогда я подумала о тебе. Ведь ты мне можешь помочь? Ты же здесь большой начальник, у тебя есть возможности!

– Большой не большой, но с работой помочь, наверное, смогу, – Анатолий Васильевич явно приободрился. – Какая у тебя специальность?

– Я музейный работник. Работала хранителем музейных фондов, экскурсоводом…

– Вот как, – Беневоленский задумался. – Даже не знаю, что тебе предложить. У нас все-таки не музей, а научно-исследовательский институт.

– Но я видела там, внизу, вывеску музея, – проговорила девушка с надеждой в голосе. – Какой-то странный музей, но все же у них должны быть фонды и экскурсии…

– А знаешь, ты права! – оживился Анатолий Васильевич. – Этот Музей чертей – то, что нужно. Они у нас здесь на птичьих правах, с арендой постоянные проблемы, отказать мне они не смогут. Я сегодня же с ними поговорю.

– Но у них может не быть вакансий…

– А, ерунда! – отмахнулся мужчина. – Я им сделаю предложение, от которого они не смогут отказаться. Как миленькие найдут для тебя место. Значит, говоришь, ты хочешь работать хранителем музейных фондов?

– Или экскурсоводом.

– Считай, ты у них уже работаешь.

– Замечательно! – девушка слабо улыбнулась. – Сегодня такой день… Давай начнем все заново и забудем прошлое!

– Ты права, доченька, – воспрял духом Беневоленский. – Кто старое помянет, тому глаз вон! А скажи, Верочка, – продолжил он после небольшой паузы, – почему ты не пришла тогда, три дня назад? Ты позвонила, мы договорились о встрече, я тебя ждал…

«Вот оно что! Это Вера тогда с ним договаривалась, а потом не пришла. Причина у нее уважительная – личная смерть, как говорил один мой знакомый режиссер. «У вас, – говорил он, – для опоздания на репетицию может быть только одна уважительная причина – личная смерть». Актеры его боялись и всегда приходили вовремя».

В волнении Надежда Николаевна слишком сильно дернула за лист, и огромный фикус качнулся. Она в панике прижала его к груди и тут же чихнула от пыли. Видно, настоящая уборщица была особой нерадивой и пыль с листьев растений вытирала редко. Чихать Надежда научилась от кота тихо, поэтому ее никто не услышал.

– Так что случилось, Вера? – повторил Беневоленский. – Я хочу понять, насколько серьезно твое намерение работать здесь. Видишь ли, если я договорюсь, а ты не придешь…

Девушка что-то ему ответила, но на этот раз она говорила так тихо, что Надежда Николаевна не расслышала ни слова. Она придвинулась поближе к скамейке и едва не опрокинула тяжелую кадку с проклятым развесистым фикусом. Не стоится ему на месте, вы подумайте!