— Под этим именем вас, в частности, знает человек, которого зовут Леонас Петкунас, — продолжал Потемкин. — Примерно недели две назад он обратился к вам с заказом на убийство Грега Ставиского. И вручил задаток…

— Леонас… Странное имя.

— Вы его могли знать как Лео.

— Наверняка мог бы, — Коста покачал головой. — Но не знал. И никакого задатка, соответственно, не получал.

— Дело в том, что Петкунас арестован и ему предъявлено обвинение в организации убийства Грега Ставиского. Хочу вам сообщить, что он согласился сотрудничать со следствием и уже дал ценные показания. А вас он опознал по фотографиии.

— И что же, — поинтересовался Ньют Коста, — он вам сказал, что вручил мне задаток?

— Нет, задаток он оставил в отделении, где у вас номерной почтовый ящик, как и было условлено…

— Ну вот видите! — широко улыбнулся Коста. — Тогда вообще какие ко мне претензии?

— Претензии могут быть очень серьезные, — сказал Потемкин задумчиво. — Представьте себе на минуту — я этого не утверждаю, но только представьте, что, когда Петкунас разговаривал с вами об убийстве Ставиского, у него в кармане был включенный магнитофон. Представьте также, что он снял на свой телефон закладку денег в ваш ящик… Для суда это — не прямая улика, но присяжные, признаюсь вам, просто обожают подобные повороты дела…

Снова молчание.

— Ну ладно, — произнес наконец Ньют Коста. — Вы попросили меня предположить что-то. Теперь — моя очередь. Предположим… Я подчеркиваю: это только предположение. Предположим, какой-то человек обратился к моим коллегам с чем-то подобным. Повторяю: я ни о чем подобном и слыхом не слыхивал… Но вот — он обратился. И у него приняли, как вы говорите, заказ. Я предполагаю, что, если бы мои коллеги за эту работу взялись, они бы ее выполнили, причем выполнили качественно. Я предполагаю, что так… И я бы так или иначе знал об этом. Но дело в том, что даже если все обстояло так, как вы изложили, — и переговоры, и задаток, то работа по каким-то причинам нами выполнена не была. Что этот ваш Лео сказал, он рассчитался за работу?

— Нет, хотя деньги приготовил.

— Ну, вот видите… А вы же — люди профессиональные. Вы понимаете, что за расчетом пришли бы сразу. Но не в правилах моих… моих людей, — Ньют Коста кашлянул, — не в их правилах брать деньги за работу, которая никогда не была выполнена.

— А задаток?

— Ну я допускаю, что задаток, может быть, и был. В таком случае — я говорю, разумеется, теоретически — задаток обычно не возвращают. Да и обращения с просьбой о возврате, как я полагаю, не было. Ну что же?

Коста поглядел на Потемкина и на Сандру.

— Сумел ли я прояснить для вас что-нибудь, леди и джентльмен? Разумеется, чисто теоретически…

* * *

Прощание с Грегом Стависким проходило в польском храме Пресвятой Божьей Матери Ченстоховской в даунтауне Лос-Анджелеса. Просторный высокий зал тонул в полумраке. День был пасмурным, солнце то выходило, то скрывалось в тучах, и цветные блики из узких длинных мозаичных окон создавали волшебные узоры на стенах и придавали всему происходящему оттенок нереальный, сценический.

В храме было тихо — шум уличного движения сюда не доносился. Только время от времени долетали снаружи какие-то странные высокие протяжные стоны — то ли скрип ворот, то ли крик, то ли жалоба без слов.

— Павлины! — шепотом пояснил Потемкину О’Рэйли. — У них здесь павлины живут…

Жена Ставиского Ваннесса, прилетевшая из Польши два дня назад, была женщина худая, жилистая, преждевременно состарившаяся… Лайон рассказал Потемкину, что она когда-то в незапамятные времена работала у Ставиского секретаршей, увела его от первой жены и с тех пор больше всего на свете была озабочена сохранением своего семейного статуса. Статус она сохранила, но о большой взаимной любви, судя по тому, что знал о покойном Потемкин, речи идти не могло.

Потемкин решил пойти на отпевание с О’Рэйли. Он не был уверен, что отпевание — правильный термин, потому что в вопросах религиозного ритуала разбирался слабо. Тем более — ритуал католический. И Лайон рядом был, как всегда, незаменим: он знал о многих из присутствующих уже больше Потемкина, а потому шепотом просвещал его по ходу церемонии.

Народу в костеле было человек сорок-пятьдесят. Одеты все не по лос-анджелесски строго и торжественно.

Потемкин, не садясь, оглядел из задних рядов сидящих. Все, с кем он познакомился в «Изумрудных Лугах», — все здесь. Вон Джинна, Айлин, ее начальница, Эрик, начальник охраны. На два ряда ближе к алтарю — Грейслин, а с ним еще трое — видимо, члены совета директоров корпорации. Любопытно все же, почему Ваннесса наотрез отказалась совершать церемонию на «Изумрудных Лугах»? Да, храм здесь больше, да, это главный польский храм Лос-Анджелеса, но у Потемкина было твердое ощущение, что дело совсем не в этом. Лайон пересказал ему услышанную в музее информацию о том, что Грейслин от имени корпорации предлагал вдове организовать церемонию прощания. Говорил, что руководство «Изумрудных Лугов» готово взять на себя все расходы — а надо помнить, что даже рядовые похороны и служба, их сопровождающая, вместе с местом захоронения стоят многие десятки тысяч долларов.

Но нет! Ваннесса, судя по словам Лайона, отказалась категорически. Что же происходит?

Была в храме еще большая группа людей, одетых попроще, — три или четыре семьи со стариками и старухами в глубоком трауре и детьми, которые испуганно молчали, прижимаясь к матерям. Очевидно, родня Грега — О’Рэйли рассказывал, что Ставиский был человеком щедрым и родственным, — так что, наверное, его смерть была действительно потерей для этих небогатых людей.

Отдельно от других сидели молчаливо молодые люди, по виду — студенты. Грег Ставиский, помимо прочих своих дел, читал лекции в одном из лос-анджелеских колледжей. У него был курс по польской литературе и культурной истории — и, говорят, к нему на лекции собирался народ, потому что Ставиский был сценичен — каждая лекция превращалась у него в некое подобие шоу, а молодежь это любит.

На том же примерно уровне, что и руководство «Изумрудных Лугов», но по другую сторону от прохода, сидели человек семь, одетые строго официально, но общавшиеся перед началом службы совершенно спокойно и обыденно, даже не слишком понижая голоса. Эти пришли по делу, им было не до скорби. Или даже не до того, чтобы скорбь изображать.

— Деловые партнеры Ставиского, — сообщил Лайон на ухо Потемкину. — Тут, по-моему, один из супервайзеров графства Лос-Анджелес — или его заместитель, не поручусь, советник мэрии и еще, кажется, вон тот, в синем галстуке, — руководитель департамента культуры. Точнее я вам скажу в офисе.

Служба была недолгой, шла она на трех языка: молитвы на латыни, речь пастора — и по-польски, и по-английски… Немногочисленные выступления людей из зала.

Перед последним прощанием к убранному белыми цветами закрытому красного дерева гробу вышла Ваннесса. Начала она по-польски — с обычных слов благодарности всем пришедшим. Потом перешла на английский. Голос у нее был с хрипотцой, тяжелый восточноевропейский акцент, безусловно, резал слух, но говорила Ваннесса ясно и отчетливо, и Потемкин слушал, ее, стараясь не пропустить ни слова.