Выхожу из машины и чувствую столько возбуждения, что едва преодолеваю путь до двери в свой сарай.

Обычно мужчина в моей жизни замедляет мне работу, но оказывается, что двое мужчин придают мне свежей энергии для правок. Эмоции обостряются. Я дарю читателю больше удовольствия. На полях Мюриэл пишет мне: “Задержись здесь” или “Дай нам это почувствовать”, и я стараюсь задержаться и почувствовать миг, и понимание мое расширяется. По всей книге начинают тренькать неожиданные мелочи. Ощущаю себя дирижером, наконец-то способным слышать все инструменты разом. Вспоминаю все комнаты во всех мегаполисах и городах, где я писала эту книгу, все сомнения и дни промахов, но и узел упорства, какой есть во мне до сих пор.

Сцену изнасилования оставляю на самый конец. Она должна была произойти на пляже, но я меняю место действия на подсобку в банке, где героиня работает, и тут сцена складывается у меня в один присест. Я вижу ее, слышу ее, ощущаю на вкус. Она выходит из меня толчками, как песня, застрявшая на задворках сознания. Когда все готово, написанное преследует меня еще несколько дней, пока я трясусь на велосипеде по дороге домой.

Стою в очереди на почте, у моих ног две стопки небольших коробок по шесть штук. В каждой коробке – копия книги и сопроводительное письмо литагенту. Мюриэл назвала мне нескольких, а остальных я отыскала в библиотечном справочнике для современных авторов. Тайком целую пальцы и прикасаюсь к каждой коробке. Когда очередь двигается, ногой толкаю коробки вперед. Вдыхаю, и вдох получается такой глубокий, что я осознаю, как давно уже не дышу.

Парень за моей спиной читает адреса на верхних коробках. На нем пальто из верблюжьей шерсти, а сам он похож на персонажа Сэлинджера – мальчика, встречающего Фрэнни на железнодорожной станции в Нью-Хейвене99. Видит слова “литературное агентство” и “Нью-Йорк, НЙ”.

– Это Великий Амер…

– Ага. Именно он и есть, – говорю.

За стойкой дородная женщина трудится вокруг своих грудей, те покоятся на стойке и мешают любым ее действиям. Ставит мои коробки на весы, одну за другой. Она прикоснется к ним последней перед тем, как они уедут, и мне необходимо, чтобы она отправила их в добрый путь.

– Я работала над этой книгой шесть лет, – тихонько говорю я.

– Хм, – говорит она, набивая циферки.

Ее безразличие ощущается ужасным предзнаменованием. Не понимаю, как привлечь ее на свою сторону.

– Дело происходит на Кубе.

– Хм.

Она сваливает их в три бесцеремонных захода себе за спину во что-то похожее на здоровенные бельевые корзины.

Плачу наличными, преимущественно однодолларовыми: $96,44.

– Спасибо вам большое.

Вручает мне длинный чек, выплюнутый ее машиной.

– Будем надеяться, что следующие шесть лет будут у вас немножко повеселее, милочка.

Прохожу через весь зал, несу воду паре за столиком № 6. Как во сне, они преображаются из нахохленных посторонних – мужчины с потрескавшейся лысиной и женщины в золотистом пиджаке – в моих отца и мачеху.

– Ну ты даешь, – говорит отец. Кладет салфетку на стол и встает. Старый тренер, теперь уже хрупкий, та же гримаса, будто я промахнулась мимо лунки. Мы вяло обнимаемся.

– Не облей его, – произносит Энн, поскольку в руке у меня кувшин с водой.

– Не оболью.

Он кажется мельче, его объятие – без ощутимой мышцы.

Склоняюсь поцеловать Энн. Она всегда пахнет одинаково – металлически.

– Что вы тут делаете?

Летом они с Кейпа не уезжают никогда.

– Поговорили вчера с Калебом, он обрисовал нам твою ситуацию, и мы подумали заехать поздороваться, – говорит Энн.

– Я до трех работаю, но, может, смогу уйти пораньше.

Они переглядываются.

– Нам необходимо опередить пробки, – говорит отец. – Мы только на обед.

– Хотели повидать тебя. Сто лет, сто зим. – Энн умолкает. – И много всего произошло. – Намеки на маму в присутствии отца – рискованное дело.

Энн отправила нам с Калебом одно письмо соболезнования и подписалась от них обоих. Отец, возможно, об этом не знает.

Давно я их не видела. Года три, наверное. Выглядят старше, будто кто-то тихонечко тянет их к полу. Интересно, знает ли отец, сколько волос недостает у него на затылке.

Позади них Фабиана сажает мне четверку, я принимаю у отца и Энн заказ на напитки и ретируюсь.

– Очень это все подозрительно, – говорю я Гарри у официантской станции.

Он поглядывает на них.

– Она штучка блестящая, да?

– Зачем они тут? – Хочется позвонить Калебу, но звонок выйдет междугородний, а у меня слишком много столиков. – Что Калеб им рассказал?

– Может, правду. Что ты скучаешь по маме. Что тебе нужны деньги.

Смеюсь.

– Они б ни за что тут не оказались, скажи он им хоть то, хоть другое.

Наливаю отцову чашку кофе, несу ему. Энн не употребляет напитки. Воду свою даже не пригубит. Закажет домашний салат и потаскает из него морковную стружку. Отец закажет двойной чизбургер с вырезкой, вынет мясо из булочки, вываляет в кетчупе каждую котлетку и вручную нарезанную картошку фри. Я знаю их заказ, но предоставляю им произнести его.

– Ты не собираешься записывать? – спрашивает он.

– Я запомнила.

Улавливаю, как они наблюдают за мной у других столиков. За одним некий гарвардский профессор, которого я уже обслуживала. Привел жену и двух внучек, и когда приношу ему громадный сандэ, он сползает в кресле вниз и делает вид, будто не достает ложкой до вершины десерта, и мы с девчонками смеемся. Ощущаю, как отец буравит меня взглядом. Он когда-то ревновал к некоторым мужчинам: к кое-каким профессиональным гольфистам, к отцу Тэры, к моему любимому преподавателю английского в старших классах.

Я наткнулась на него в аэропорту Мадрида несколько лет назад – на того учителя, мистера Така. Он познакомил меня с Фолкнером, с Кэдди, Бенджи и Квентином – в девятом классе. В десятом классе я написала для него свой первый рассказ. В баре аэропорта мы провели полтора часа. Он ждал своего рейса в Португалию, навестить учившегося там сына. Я переезжала в Барселону. Рассказала ему, что пошла в магистратуру по специальности “художественное письмо” из-за него, что пишу роман. Он сказал, что бросил читать прозу. Испортилась она, сказал. Спросил об отце. Я не знала, что ему известно. Сказала, что с отцом все хорошо, вышел на пенсию, живет во Флориде, лето проводит на Кейпе. После третьего пива он пожелал сообщить мне, что это не он сдал моего отца. Слыхал о подглядываниях, как он их назвал, но настучал не он.