Вместо лагеря расстилалось выжженное поле. Оно было велико и тянулось до самого обрыва, словно плоская, покрытая травой спина гиганта. Путь взгляду преграждали выросшие шпили Черного города. Там, где раньше лежала только степь и стояли шатры, равнину то тут, то там прорвали клыки древней цитадели шуай. В лучах восхода зрелище растущего, словно гигантский спрут, города поражало. Огонь, который обрушила ночью Армада, ничуть ему не повредил. Поле битвы проткнули темные и длинные пальцы камней – верхушки будущих башен, всходы войны, побеги, которые пустила во все стороны мертвая крепость.

Но никого из кхола, казалось, не волновала смерть. Черный город шуай не являлся для них врагом. Он стал лишь предвестием великих схваток и поразительных побед, как цветы являлись предвестием лета. Каждый из людей Годар искренне жаждал чудес, и это тоже были чудеса, пусть и пугающие, тревожные.

Лавиния пела, словно диковинная птица, все высыпали из пещер. Женщины садились на колени мужчинам, уличные артисты пародировали пастырей у костров. Каин хлопнул по плечу железной ручищей и поблагодарил, хотя я не понял за что. Раймонд блистал, рассказывая историю, как я вышел против армии с одним револьвером Тео в руке и девушкой-рийат. Его красноречие подарило мне неожиданное уважение кхола и песню Лавинии. Никогда не думал, что стану героем баллады столичной певицы, но именно так и вышло.

Помимо раскаявшихся бандитов, бунтующих крестьян и искателей приключений здесь были поэты, сочиняющие стихи, полные дерзости и бесстыдных фантазий, художники, которым оказалось тесно внутри жития святых, жонглеры и танцоры. «Люди ясности» рисовали диковинных зверей, испещряли щиты странными изображениями. Актеры показывали сцены, которые оставляли внутри чувство тревоги и волнения. И, конечно, песни. В Лурде не было таких песен, таких текстов. Писание часто говорило о бесконечной любви Бога, но как раз любви в Лурде недоставало. Здесь же любовь кипела, будто расплавленное олово. Разнообразная, дикая и горючая, как порох, – безрассудная влюбленность висельников перед казнью, животная страсть-однодневка, жажда испытать все, что предлагает мир, бравада и смущенные взгляды девушки с ножом и лютней, а над всем этим – преданность своей предводительнице Кари.

Еретики воспринимали ее как пророка, чудотворца, способного принести новый порядок. Им нравилось уже то, что они бросили вызов и сумели ненадолго остановить Армаду. Кхола не боялись умереть, но не потому, что их за дверью смерти поджидал Бог-отец вместе с раем, а потому, что были уверены, что умрут навсегда, а значит, нужно прожить своей отрезок как можно ярче. Каждый хотел превзойти самого себя. И я начал понимать, что они делают это ради Кари.

Люди Армады напали утром, когда их никто не ждал. Они загнали нас обратно в пещеры, свирепо крича про ставшего мне чужим Бога. Метались тени, капли крови падали в почву. Легко идти на смерть, если веришь, что за тобой стоит Бог-отец, и трудно, если каждое решение – твое собственное. Любой верующий решил бы, что это похвала, но кхола лишь с презрением скривились бы от такой простоты ведо́мых.

С помощью рийат нам удалось отбросить мечников, и город завыл, получив еще одну гору трупов. Я не видел, как мертвецы встают и идут к темным башням, но каким-то внутренним чутьем я это ощущал. Война зашла в тупик. Еще немного – и Черный город подберется вплотную к пещерам, разрушая их своей вибрацией и лишая флот Армады возможности наносить удары.

Я не сомневался, что Кари знает о темном близнеце Аш-ти достаточно, чтобы включить его в свой план. Но я больше не собирался смотреть на мир чужими глазами, будь то взгляд Армады или Кари. Если чему-то я у кхола и научился, то этому. Ни правда Кари, ни правда пастырей были мне не по нутру, я хотел найти зерно без примесей и украшений. Я отправился к Идори.

Одержимый стоял в одиночестве у противоположного выхода из пещер, где начинались земли шуай. Вход был хорошо замаскирован, но корабли Армады курсировали в небе и периодически скидывали снаряды – наудачу, просто чтобы запугать. Один раз это вызвало обвал неподалеку, поэтому люди не стремились выбраться наружу. К счастью, узкие ущелья делали нападение воздушного флота очень неудобным, поэтому железный Доминик периодически осуществлял контратаки с помощью мелких суденышек Тео. Скромных размеров летающие лоханки здесь чувствовали себя как дома.

– Хочу учиться у тебя, шуай, – сказал я.

В лагере говорили, что рийат ценят прямолинейность, к тому же они не слишком хорошо знали язык. Идори мог умереть в любой момент, окончательно растратив силы в самоубийственной вспышке, так что стоило поторопиться.

В узких глазах блеснули сполохи пламени, но мне могло показаться.

– Рийат не берут учеников, но я могу ответить на вопросы. Трудно смотреть, как твоя сила пропадает зря.

– А почему вы не берете учеников?

Идори помял сухие татуированные пальцы правой руки:

– Чему может научить ущербный учитель? В каждом из рийат полно изъянов, через которые мы и видим мир. Они окрашивают все в оттенки, мешающие быть беспристрастными. Страсть к силе нас ослепляет.

– Разве можно быть беспристрастным? – пожал плечами я. – Кажется, все вокруг готовы учить других, как поступать. Так что человека, который этого не хочет, уже можно назвать учителем.

Идори посмеялся:

– Считай как знаешь. Что тебя интересует?

Вопросов у меня накопилось море, и часть из них было страшно задавать. Поэтому я начал с очевидного:

– Что за башни прорастают сквозь поле?

– Это Иш-ва, странствующий город.

– Как город может странствовать? – не понял я.

– Если все жители города уйдут и все здания уйдут, это и будет странствие.

Я предполагал, что рийат станет издеваться, и ответ действительно звучал как насмешка. Однако обветренное лицо Идори оставалось спокойным, он ожидал следующего вопроса. Рийат стал еще более худым, чем в первую нашу встречу. Кожу будто выдубили, а потом обтянули его заново. Слава Богу-отцу, он больше не горел, но сила ощущалась даже так.

– Разве в мертвом городе есть жители? Он пуст.

– Там живут мертвые.

– Как мертвые могут жить? – продолжил спрашивать я, принимая вызов.

– Мы родились, чтобы учиться. Любой урок важен. Но если ты убиваешь другого, то лишаешь его возможности получить урок. Он не может больше жить, но и покинуть этот мир не может. Он учится в Иш-ва.

– Чему может учиться мертвец?

– Это знание для живых бесполезно. Поэтому они им не обладают.

– Может ли живой отправиться в Иш-ва?

– Нет. – Идори покачал головой. – Можно соприкоснуться с его внешней оболочкой, но и то ненадолго – вибрации города опасны для тела. Да и кому такое может понадобиться? Мир живых и мир мертвых чужды друг другу. Не приближайся к Иш-ва слишком близко, сахри[3].