Терновник не был способен сдаться. Под маской святоши скрывался гордец. Принадлежащие другим мысли утихли, но он знал, что вскоре они вернутся, с новой силой поселившись в центре живота, в пальцах, в горле, в голове. Сдерживать их было невозможно, но ему приходилось. Любой мог понять, что с королем происходит что-то странное, а наличие инквизиторов рядом усугубляло страх. Он хотел избавиться от инквизиции, но как? Вряд ли сомнения, которое он пытался зародить, будет достаточно. Король обхватил колени и начал раскачиваться, стараясь успокоиться. Он никому не мог довериться, ни с кем не мог поговорить.

Город мертвых снова гудел. Он углубился в воду, распространяя туман и смертельную вибрацию. Когда братья веры пошли зачерпнуть воды, она оказалась полна мертвой рыбы. Вся вода ниже по течению стала непригодной для питья, а значит, и земля вскоре будет отравлена. И во всем этом виноваты проклятые еретики. Никто не понимает, что творится и что с этим делать. Сит, самая большая река Лурда, может превратиться в темный поток смерти.

Пастыри планировали отслужить молебен, чтобы поставить преграду на пути Черного города, но пастырь Симон достаточно быстро понял, что не стоит подвергать авторитет церкви сомнению. Остроугольные башни не выглядели податливыми на чтение молитв.

Терновника отвлек уверенный стук и голос из-за двери:

– Мой король?

– Я устал, Епифания. И не хочу никого видеть.

«А особенно – инквизитора», – внутренне сжался он.

– Я понимаю, мой король. Но пастырь Симон хочет провести переговоры с еретиками, надеясь снять дьявольское заклятие с воды. И они не хотят приглашать вас, хотя мне это кажется неподобающим. Ведь даже Линд присутствует, старший из инквизиторов на корабле.

Терновник издал стон и сел на кровати. Еще одна битва с пастырями? Игра в витиеватую дипломатию церкви его вымотала не меньше видений, чувств и смертей. Но, как известно, когда люди говорят: «Я больше не могу», они могут еще достаточно, хотя это мало кого радует. Король отпер дверь, будто взобрался на эшафот.

Епифания смотрела на него с настороженностью и одновременным обожанием. Казалось бы, Тристан Четвертый сделал все, чтобы оттолкнуть от себя людей, но она прощала ему и убийства, словно простую необходимость, и обман, хотя должна была ощущать ложь, будто занозу. Короля переполняло омерзение по отношению к самому себе. Ему хотелось, чтобы Епифания видела то же самое.

– Я приношу извинения, мой король.

Терновник легко узнал страх, скрытый под маской сурового слуги. Епифания не хотела сердить короля войны, она подозревала, на что тот способен. Испуг подарил королю чувство власти над окружающими, только что полностью утерянное, и он сделал приглашающий жест:

– Входи.

Терновник впустил ее и закрыл дверь на засов. Так он ощущал себя увереннее. Король-святой ожидал появления отряда инквизиторов, готовых его арестовать. Маленькая роскошная каюта была его пещерой, в которой устанавливались его собственные правила, тогда как с «Господом воинств» это было не так очевидно.

– Я приношу извинение за беспокойство, мой король… – снова повторила дева-инквизитор, мимолетно остановив взгляд на расстегнутой рубашке короля.

Терновник совершенно забыл о приличиях – слишком болела голова. Неубранная постель личных покоев, беспорядок в одежде – все это было возмутительно с точки зрения морали и обычаев при дворе, однако женские опасения – последнее, что волновало Тристана Четвертого в тот момент.

– Никаких извинений не нужно, – произнес он, наблюдая за тем, как Епифания машинально кладет ладонь на рукоять меча. – Расскажите о том, на что готов пойти пастырь Симон, чтобы не выглядеть жалким дураком перед Советом.

– На многое. Победа или проигрыш в войне с еретиками – всего лишь набор событий, которые можно выгодно подать. Но отравленная вода и перемещающиеся здания… объяснить это будет сложно. Люди испугаются, ересь возрастет, начнется паника. Так что пастырь хочет прояснить хоть что-то.

– Я не могу отдать ему инициативу.

– Опыт пастыря Симона полезен, мой король, – уклончиво ответила инквизитор. – Переговоры в том или ином виде кажутся неизбежными.

– Значит, вести их должен я.

– Вы пугаете меня, мой король. Но позволить изолировать себя от принятия важных решений – действительно не лучшая стратегия.

– В последнее время я всех пугаю, – усмехнулся Терновник. – Говоря о страхе… я предпочел бы, чтобы вы перестали стискивать оружие, словно хотите отрубить мне голову. Считаете, это я убил лорда-инквизитора с помощью демонов?

– Мне больше нравится ваша версия произошедшего, хотя я знаю, что она далека от правды, – ответила Епифания. – Простите, это было неуважительно.

Ее черные волосы были убраны в пучок, оставляя открытой шею. Несколько прядей выпало из скрученного жгута волос – так привлекательно небрежно, что это казалось продуманным. Черное с фиолетовым, никаких поблажек. Дева-инквизитор всегда была безупречной.

Терновник не вполне осознавал, почему ему так хочется ее разоружить, но Епифания все поняла. Меч – единственное, что давало ей преимущество, и король хотел его отобрать.

– Почему вы никому не открываете правду? – спросил король. – Разве не в этом цель инквизиции?

– Правда не всегда служит благу. – Епифания не выглядела смущенной или огорченной его обвинением. – Часто она вызывает ужас. Я вижу, когда люди мне лгут, но бегать и указывать всем на каждую ложь? Смехотворно. Иногда ложь – часть стратегии для обмана врага. Важны мотивы поступков, а не мимолетный срез. Ложь может помогать, защищая неокрепший ум или сдерживая тех, кто слишком глуп, чтобы ее понимать. Я открываю ложь там, где это полагается, – в суде.

– Это объясняет, почему инквизиция не разрушила Лурд, – усмехнулся король. – Отдайте мне меч.

– Пастырь Симон готов пойти на многое, чтобы получить больше сведений о Черном городе. – Епифания продолжила говорить, надеясь, что король отвлечется и забудет о своей просьбе. – Даже на временный мир. Мне это кажется слабостью, нужно раздавить еретиков. Пастыря также пугает ваше возросшее влияние. Бог-отец улыбается вам. Но вряд ли молодому святому позволят обыграть старших.

– Бог-отец!.. – Терновник оперся на дверь спиной, закинул голову и засмеялся. – Мне не дает покоя одна вещь. Если все вокруг лгут, почему мы считаем правдивость нормальной, а свое поведение – греховным? Я думаю, потому, что удобно иметь под рукой повод объявить грешником кого угодно, чтобы расправиться с ним. Отдайте мне меч, Епифания.

Смех его был оскорбительным, обиженным, усталым. Не так должны произносить имя Бога, но Епифания смолчала, не переставая инстинктивно сжимать рукоять. Терновник замолчал и подошел к ней гораздо ближе, чем предусматривал этикет.

– Я отдам за вас жизнь. Но мой меч останется при мне. – Она смело встретила взгляд короля.

Он накрыл ее ладонь своей, испытывая, как далеко может зайти, и медленно разогнул один из пальцев на рукояти.